Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов. Часть четырнадцатая - [3]

 Историческія, Философическія и нравственныя сочиненія рѣже были читаемы въ Лонгвудѣ. Единственныя въ этомъ родѣ книги, къ коимъ Наполеонъ показывалъ рѣшительное пристрастіе, были Махіаведь и Моитескіё, которыя онъ вѣроятно считалъ неприличными для чтенія въ слухъ. Тацита, который столь прямо представляетъ зеркало Государямъ, онъ, какъ говорятъ, ненавидѣлъ и рѣдко упоминалъ объ немъ но хуля его и не обнаруживая своего къ нему нерасположенія; такимъ образомъ больной даже не можетъ смотрѣть безъ отвращенія на самое цѣлительное лекарство. Новые Французскіе романы служили иногда препровожденіемъ времени; до привычка Наполеона къ порядку и къ благопристойности дѣлала ихъ неосновательность и недостатокъ разборчивости неприличными для такого общества.

 Оставалась еще другая отрасль Литературы, доставлявшая обитателямъ Лонгвуда болѣе средствъ къ разсѣянью. Театральныя сочиненія составляли главное чтеніе, коимъ Наполеонъ услаждалъ тягостные часы своего заточенія. Это показывало, что онъ сохранилъ господствующій вкусъ Французовъ, которые охотно проводятъ въ какихъ бы то ни было зрѣлищахъ промежутокъ отъ обѣда до вечернихъ собраній. Не видя болѣе стариннаго любимца своего, Тальму, Наполеонъ читалъ тѣ произведенія, въ коихъ онъ видѣлъ его, дающаго имъ жизнь. Говорятъ, что самъ онъ читалъ со вкусомъ и съ чувствомъ, что согласно съ преданіемъ, сообщающимъ намъ, что онъ въ юности своей очень любилъ театръ. Въ послѣдовавшихъ за сими чтеніями сужденіяхъ, столь тщательно сохраненныхъ Ласъ-Казомъ, Бонапарте обнаруживалъ таланты свои въ разговорахъ, равно какъ вкусъ свой и мнѣнія.

 Корнеля и Расина онъ гораздо больше уважалъ, чѣмъ Вольтера, и кажется, что имѣлъ основательныя къ тому причины. Они написали свои безсмертныя творенія подъ вліяніемъ Двора и но приказу самовластнѣйшаго изъ Монарховъ, Лудовика XIV. И потому въ ихъ произведеніяхъ нѣтъ ничего, могущаго оскорбить самаго мнительнаго Государя. Съ Вольтеромъ же, совсѣмъ другое дѣло. Сильный, наблюдательный духъ, произведшій въ послѣдствіи Французскую революцію, въ то время обнаруживался, и Фернейскій Философъ, хотя еще не зная, до чего оный можетъ довести, тѣмъ не менѣе былъ имъ напитанъ. Посему въ сочиненіяхъ его находились многія мѣста, которыя могли быть примѣнены къ преобразованіямъ и переворотамъ современной Наполеону эпохи, къ самовластію его правленія и къ падшей отъ его меча свободѣ. По этому отношенію., Вольтеръ, коего сочиненія представляли тягостныя сравненія и воспоминанія, не могъ быть любимцемъ Наполеона. Сочиненнаго имъ Магомета, Бонапарте въ особенности ненавидѣлъ, сознаваясь въ уваженіи своемъ къ Восточному обманщику и говоря, что стихотворецъ неправильно его представилъ. Можетъ быть, что онъ тайно признавалъ нѣкоторое сходство между его собственнымъ жребіемъ и судьбою юнаго погонщика верблюдовъ, который, возвысясь вдругъ изъ низкой долл, въ коей судьба его поставила, сдѣлался завоевателемъ и законодавцемъ столькихъ народовъ. Можетъ быть также, что онъ помнилъ свои собственныя воззванія въ Египтѣ, сочиненныя въ Мусульманскомъ духѣ, которыя самъ онъ называлъ шарлатанствомъ; но прибавляя, что это было возвышенное, благородное шарлатанство.

 Наполеонъ защищалъ также характеръ Кесаря. Французскій полководецъ не могъ быть равнодушенъ къ Римскому вождю, который, такъ же какъ и онъ, сначала отличился побѣдами своими надъ врагами Республики, подобно ему прекратилъ борьбу между Патриціями я Плебеянами древняго Рима, покоривъ обѣ стороны своему неограниченному владычеству; и провозгласилъ бы себя Государемъ подъ ненавидимымъ въ Римѣ Царскимъ титломъ, если бъ не воспрепятствовалъ тому заговоръ; я который наконецъ, завладѣвъ своимъ отечествомъ, ни о чемъ болѣе не помышлялъ, какъ о распространеніи Имперіи, и безъ того уже слиткомъ обширной, завоевывая дальнія земли Скиѳовъ и Парѳянъ. Правда, что въ личномъ отношеніи, между ими существовала большая разница; ибо Наполеонъ никогда не предавался грубому распутству и чувственности, приписываемымъ Кесарю, и мы не обрѣтаемъ въ немъ ни авторскихъ талантовъ Римскаго Диктатора, ни кротости и забвенія обидъ, коими сей послѣдній отличался.

 Однако жъ, хотя Наполеонъ и предавался иногда запальчивости, которую Кесарь счелъ бы постыдною, по съ людьми, которыхъ любилъ, онъ чрезвычайно какъ былъ ласковъ. Правда, что рѣшась быть Императоромъ въ Лонгвудѣ и въ небольшомъ своемъ владѣніи, онъ требовалъ отъ своихъ приближенныхъ того же строгаго чинопочитанія, которое соблюдалось при Тюліерійскомъ Дворѣ; но въ другихъ отношеніяхъ, онъ дозволялъ имъ свободно оспоривать его мнѣнія и возражать ему, даже преступая обыкновенные предѣлы. Казалось, будто бы онъ дѣлалъ различіе между обязанностью ихъ, какъ подданныхъ, и правами ихъ, какъ друзей. Всѣ были съ открытыми головами, и стояли въ его присутствіи, и даже тотъ, кто игралъ съ нимъ въ шахматы, иногда но нѣскольку часовъ не садился. Но въ разговорахъ съ нимъ они имѣли свободу, обращаясь къ нему, правда какъ къ начальнику, но не какъ къ Самодержцу. Капитанъ Мейтландъ описываетъ споръ, бывшій однажды у Наполеона съ Бертраномъ. Послѣдній вообразилъ себѣ нелѣпость, будто бы нужно 50.000 гиней въ годъ, или подобная сему неимовѣрная сумма на содержаніе Бленгеймскаго помѣстья. Наполеонъ, сообразивъ все, тотчасъ увидѣлъ, что это невозможно. Бертранъ настаивалъ на своемъ, и наконецъ Наполеонъ сказалъ съ горячностью: