Жизнь на фукса - [10]

Трудно в Германии заблудиться. И много излишней пояснительности. Но «пальцы» почему-то привели гостей в состояние веселой ярости. И немецкие путники, привыкшие верить им, вскоре останавливались в полном недоумении. Они явно шли из Клаусталя, а «пальцы» говорили, что идут в Клаусталь. В отчаяньи путники донесли обо всем коменданту и возненавидели приехавших. Это были мужчины.

Немки. Но женщины ведь гораздо интернационалистичней мужчин. Их пленяло, что перед ними — странно одетые иностранцы. И они прощали им все. Не обращая внимания на перестановку «пальцев».

Обаянье русских мужчин доказала даже самая большая патриотка Клаусталя фрау Кноспе — содержательница лучшего ресторана в городе «Королевский двор». Тут виноват был — Алексей Жигулин.

Русская любовь

В воскресные дни к Павлиньему озеру в праздничных костюмах и с праздничной сигарой шли бюргеры с женами и детьми, шли девушки и подростки. Все тихо гуляли, тихо любуясь озером и воскресеньем.

Фрау Кноспе физиологически презирала тщедушных мужчин. Была очень толста. Но, несмотря на полноту, тоже шла в воскресенье к Павлиньему озеру.

Рост киевского купца Алексея Жигулина был — 2,87. Полн он не был, но костист — необычайно. «Крещенье киевлян». Это именно он — стоял в проруби Днепра. Хотя и Добрыню Никитича писать с Алексея Жигулина было можно. Серебряные, висячие усы. Светлые, выпученные глаза. И — трещавая октава голоса.

Трезв Алексей Жигулин — не бывал. Тогда он грустил. Когда же пил спирт море не достигало даже его колена.

В этот день Жигулин с военным чиновником Червонцовым пил денатурат, в котором плавало несколько перчинок — «для вкусу». И когда было выпито все, Жигулин вышел на немецкое гулянье — к Павлиньему озеру, — в отдаленьи сопровождаемый друзьями и почитателями, не решавшимися близко подойти к Алексею.

В папахе, полушубке, смазных сапогах дик был вид Жигулина европейцу. Но и Жигулину — гулянье у Павлиньего озера не понравилось. Он встал перед озером. Невыразительно посмотрел на его тонкую корку льда. Закричал что-то дикое на непонятном даже русскому языке. И сел на берег — раздеваться. Немцы ахнули и остолбенели. Почитатели стали в отдаленьи, не решаясь приблизиться.

Жигулин стоял в чем мать родила несколько мгновений. Зарычав диаконской октавой всемирные ругательства, он ринулся в Павлинье озеро, ломая тонкую корку.

Гулянье — открыло рот. Жигулин катером шел — напрямик, режа Павлинье озеро саженками. Хохотал из воды и покрякивал октавой. Почитатели с платьем бежали на другой берег и кричали, весело хохоча: «сейчас сдохнет!»

Хохочущий, гогочущий, рыгочущий Жигулин доплыл и вышел на берег демонстрировать «крещенье киевлян». Больших трудов стоило уговорить его одеться. Но, одевшись, Жигулин стал гулять среди немцев, которые мгновенно поняли, что это-то и есть знаменитый «russischer Furst»[28].

Фрау Кноспе стояла в толпе. Ее час пробил. Знакомство состоялось. И Жигулину — «русскому князю» — открылся бесконечно текущий счет в «Королевском дворе».

Слава Жигулина росла. Иначе как «князем» немцы его не звали. Но достигла она апогея после пьяного уничтожения отставного любовника фрау Кноспе матроса Тринкауса, которого Жигулин, на глазах всех, перекинул через забор. И после этого Тринкаус стал закадычным другом «русского князя», не претендуя на то, чего не может.

Через несколько месяцев Жигулин навсегда уезжал из Германии в Англию спасать Учредительное собрание. И никто никогда не видал таких слез женщины, какими плакала монументальная фрау Кноспе, провожая Жигулина на вокзале.

— Ach, ich hatte ihn so lieb[29], — беспрестанно повторяла она.

Дымящийся Жигулин вышел нетвердо. Хлопнул богатырской ладонью, как лопатой, широкую спину фрау Кноспе и дребезжащей октавой сказал весело:

— Не плачь, ветчина! Ищи такого же!

С тем и уехал. Не знаю, где он, а прекрасный был парень. Был я с ним дружен. И поэтому часто говорил он: «Гуль, дорогой, — не человек я (тут он понижал голос до шипенья и шипел), я — спиртовка».

Война, революция, а тем более эмиграция были Алексею Жигулину — непонятны. Он любил в жизни только вороных рысаков, на которых гонял по Киеву. Остальное время — Доб-рыня Никитич — был болен алкоголем. И когда с хохотом ревел по ночам:

Я гимназистка шастого классу,

Пью денатурку заместо квасу,

— все знали, что Жигулин веселится, хлеща с Червонцовым денатурат с плавающими перчинками.

— Алеша — ша! Вазьми палтоном ниже! — это отвечает ему высоким тенором военный чиновник Червонцев.

Посылки Антанты

Люди одинаковой профессии понимают друг друга взглядом глаз. Французские генералы, сидевшие в Берлине, прекрасно переглянулись с Клюкки фон Клюгенау. Он — начальник лагеря. А живущих в нем — Антанта берет на содержание. Она присылает оставшееся от войны обмундирование. Для каждого — недельную съестную посылку.

— Вы ж, мсье колонель, поддержите среди чинов дисциплину — они вскорости поедут бороться за Российское Учредительное собрание.

Разве не хороши съестные пакеты — с шоколадом, белыми галетами, жидкостью от клопов, вареньями, печеньями корнбифами, ревенными лепешками, плюм-пуддингами, порошком от блох, мылами и нежными письмами английских мисс к бравым бобби? Очень хороши!