Жизнь на фукса - [9]

Германский скелет — почему-то еще переставляет ноги и, подражая дыханью, шевелит ребрами. А дети здесь, называясь именем «Kriegskinder»[26], рождаются слабенькими уродцами, без ногтей и с кривыми ногами.

Горы Альтенау стоят недвижно. Стоят как — тысяча лет. Я иду из города — в горы.

С обрыва Вольфсварте смотрю на Брокен.

Хожу по вершине Брухберга. Спускаюсь серой от гравия дорогой, меж мачтовых сосен. Разыскиваю водопады. Но овладевает мной — стереоскопическое чувство.

Мачтовые сосны прекрасны. Они насажены правильными рядами. Культура лесного хозяйства Германии — давняя. Водопады — недурны. Они сделаны для туристов. Отведена вода, разложены камни, и вода бежит по камням, серебрясь. Летом, меж гор — цветные луга. Луга засеяны цветами.

Я вижу вековой пласт труда и культуру народа. Но ведь волновать может только хаос, до которого не коснулась рука.

Я вырос на реке Вад. Люблю мордовские леса, в которых люди молятся чурбанам. Где, идя сто верст, — не встретишь человека. А под деревней мелькнут мордовки в сапогах гармошкой и с платком, завязанным на голове чертовыми рогами. И все, что я скажу такой бабе, будет ей дико и непонятно. А по ее я не знаю ни слова.

На вершине Брухберга мне кажется, что я вставляю натурные съемки в стереоскоп. И — смотрю.

Полковник Кукушкин

Я перестаю ходить по горам. Таланты открываются всегда по пустякам и внезапно. Я занят другим. У меня открылся талант парикмахера.

В вилле «Фрида» у всех отрастали волосы. И все хотели их стричь. Но денег не было. А волосы росли. Брата я остриг сам. Получилось прекрасно. И все пришли просить «ежиков», «полек» и «наголо». Я стриг всех без отказа — плохо и хорошо. Но — с полного согласия. Стриг до тех пор, пока в одно январское утро не вошел ко мне помешанный полковник Кукушкин. Он звякнул шпорами и обратился с покорнейшей просьбой:

— Остригите меня с пробором. Я пришел в замешательство, замялся, сказал:

— Видите ли, полковник, волосы у вас отросли, но человек вы военный, и, если я вас буду стричь, я все время буду бояться, как бы не сделать вам польку слишком, так сказать, штатской — штрюцкой. А это бы не соответствовало вашему виду и чину.

— Вы совершенно правы, — сказал полковник, — вы не по профессии парикмахер?

— Нет.

— Тогда я прочту вам свои стихи — хотите?

— Стихи я очень люблю — обласкайте.

Полковник Кукушкин встал во фронт и прочел громко:

Подрисованные женщины нежнее

Кажутся при свете фонаря.

Я толпе в глаза взглянуть не смею

Без отчизны, бога и царя.

— Превосходно, господин полковник! — сказал я. — Я даже жалею, что не могу вас остричь.

— Понимаю-с, не сердит. В день творю по семи стихотворений, — и, звякнув шпорами, полковник вышел.

Медик Казанского университета повернулся на кровати, сказал мрачно и медленно: «спирохеты в стихи играют», и заснул.

«Гостиница Павлиньего озера»

Немцы любят «знаменитости». Если их нет, они их делают. И каждый немецкий город чем-нибудь да знаменит.

Городок Клаусталь знаменит, во-первых, — Горной академией. Улицами его ходят разноцветноголовые студенты. Шапочки красны, сини, зелены, голубы, а те, кто состоит в ферейне, блюдущем мужскую девственность до брака, — носят шапочки желтого цвета.

Знаменит Клаусталь, во-вторых, — государственными медными и серебряными рудниками. И в-третьих, Целлерфельдской кирхой, где Мартин Лютер говорил проповеди. И они хранятся там, писанные его рукой. Кто-то рассказывал, что в кирхе есть знаки чернильных пятен, ибо будто бы и тут Лютер швырял в навещавших его чертей чернильницами. Но это неверно. Чернильные пятна берегутся под стеклом совсем в другом месте Германии[27].

С 1919 года Клаусталь должен быть знаменит и в-четвертых. В этом году неизвестно откуда приехало в него 500 русских в острых папахах и полушубках. И широтой души и ласковостью рук пленили клаусталек.

Лагерь стоял в километре от города. Это был отель и назывался прекрасно: «Kurhaus zu dem Pfanenteich», что значит — «Гостиница Павлиньего озера».

«Гостиницу Павлиньего озера» за время войны пленные офицеры превратили в грязную казарму. В лучших двух комнатах живет старший в чине, начальник эшелона — гвардии полковник Клюкки фон Клюгенау. Здесь разглядел я его прекрасно. Это был русский рыжий немчик, с белесыми глазами и отвисшей розовой губкой. Вкруг него собралась — «parlez-vous francais» — голубая кровь. В комнатах ошую и одесную — армия всех чинов и рангов. На дворе же в бараках плебс — вартовых и хлеборобов. Там 12 марта поселились я, брат и четыре товарища.

Если относишься к людям, как к фактам, то жалеть иль грустить о них затруднительно. Сделали тебя таким, не переделывали — ну и живи.

Но, глядя на 500 невольных эмигрантов, мне все же становилось грустно. Если б немцев или англичан выбросили на чужбину, они, не имея представления о «царствии божьем», — в неделю б организовали «командитное товарищество».

Но — Расея — ах!!

Комендант лагеря Клаусталь был человек милый и любящий коньяк. Он никого не запирал. Расея с первого дня, в кожухах, кацавейках, валенках, сапогах, пошла по городу и окрестностям. Но в окрестностях изящных туристов поразило никчемное количество «пальцев», указующих путь: «Дорога в Альтенау» — «Дорога из Альтенау», «Дорога к ресторану Льва» — «Дорога из ресторана Льва», «Дорога в Сант-Андреасберг» — «Дорога из Сант-Андреасберга».