Жизнь — минуты, годы... - [68]

Сашко и не осознал, не заметил, когда и как именно вошла она в его жизнь и встала над всем. Такая обыкновенная когда-то и вдруг — чудесная, единственная, желанная. «Если стул будет стоять под окном, тогда…» Сашко долго не решался загадать: будет моей. Он краснел даже при косвенном намеке на что-то подобное. Ведь женятся только взрослые, во всяком случае те, что демобилизовались из армии или после окончания института. Куда ему! Он загадывал лишь: «Будет такой, какой я ее люблю. Разрешит поцеловать…»

Только после того памятного кино, когда она сама — в восторженном порыве, при всех! — обняла его и поцеловала, шепнув всего лишь одно: «Сашко!» — у него все изменилось. Он почувствовал полное блаженство и, всегда сдержанный, уравновешенный, в тот вечер вдохновенно играл на гитаре до поздней ночи, даже хвастался, что станет композитором. Мать восхищенно смотрела на него, а отец пристыдил: «Не делай из себя клоуна!» Но Сашку хотелось быть именно клоуном, если подобное состояние сопутствует клоуну. Он, правда, возразил отцу: «Разве веселость — это уже клоунада?»

С каждой новой встречей с Татьянкой он шел все дальше и дальше в неведомое счастье. До сих пор он знал, что его ровесники дружат с девушками, и считал, что это их дело — не осуждал и не одобрял, потому что у каждого было свое. Они в свободное время ходили со сверстниками на речку купаться, прогуливались по городу с гитарами и транзисторами в руках, сидели в кино на малоинтересных фильмах — и были этим довольны. А он, забыв обо всем, рылся в книгах отцовской библиотеки, и, если мать встревоженно спрашивала: «Не болит ли у тебя голова?» — он лишь улыбался в ответ. Разумеется, не болит! Не будет же он шататься, как другие, где-то по аллеям парка. В этом отец его поддерживал: «А что ему там делать? Транзисторить или гитарить, чтобы люди оглядывались, как на дикаря?»

Сейчас Сашко вешал на шею гитару и охотно становился «дикарем». Правда, он не терпел визгливой транзисторной компании. Он отдалялся от шумной толпы, мешавшей ему разговаривать с девушкой. С  п о д р у г о й… Это слово как-то не прижилось в его лексиконе. Когда мать однажды спросила: «Ты с нею дружишь?» — он даже смутился. «Что вы, мама! Просто мы встречаемся…» — отвечал ей.

У них было свое облюбованное место в Комсомольском парке — неподалеку от речки, у позеленевшей от времени статуи Циолковского, которая попала сюда так же случайно, как Сашко с Татьянкой. Это не было каким-то уединением, потому что по аллее во всякое время дня, а тем более по вечерам прогуливалось довольно много людей. Прохожие даже помогали им веселее проводить время. У них с Татьянкой была интересная игра — создавать биографию человека, случайно привлекшего их внимание. Так появлялись на аллеях парка Давиды Мотузки, Шуры Ясногорские и множество других героев.

Особое внимание привлекли юноша и девушка, видимо туристы, проходившие одним и тем же маршрутом: от старого моста к стадиону и обратно — по нескольку раз бродили они здесь одной и той же дорожкой, в постоянной глубокой сосредоточенности. Ежедневно, по нескольку раз проходили они мимо статуи Циолковского и не замечали ее. Не видели они Татьянки и Сашка. Были заняты только собой. Сашко называл их счастливчиками, обреченными судьбой на муки радостей.

Один лишь раз влюбленная пара остановилась у фигуры Циолковского, и девушка, подняв личико, сказала удивленно, словно сделала открытие:

— Смотри!

Это было сказано тоном, который обычно можно услышать при встречах с давно знакомым человеком в совершенно неожиданном месте. Ее спутник также поднял удивленный взор, но отреагировал по-мужски спокойно, даже равнодушно:

— Циолковский…

От такого внимания бронзовый Циолковский не вздрогнул, не сошел с постамента, хотя Сашко был почти уверен в том, что произойдет именно так.

Все созрело за время их разлуки, когда Сашко поехал сдавать вступительные экзамены. Он не хотел ехать, но его судьба была решена отцом: надо иметь высшее образование! К отцовской мысли он добавил и свою собственную: надо показать себя и перед нею. Однако несколько дней разлуки вконец его расслабили, и, видимо, поэтому первый экзамен он сдал «не совсем удачно». Точнее, «не совсем удачно» — это был его термин, означавший, по сути, полную неудачу — тройка. Теперь он напряженно обдумывал различные варианты оправдания перед  н е ю. Нездоровилось… Преподаватель придрался… Затем нашел героический, не соответствовавший нисколько его характеру, но именно поэтому наиболее выигрышный вариант: на кой дьявол сдалась ему филология, если он решил стать актером. Стало быть, умышленно, назло отцу!

На этом варианте и застала его Татьянка. Она появилась, словно с неба упала.

— Сашко!

— Салют артистам! — скривил гримасу развязного человека Сашко.

— А я ищу-ищу…

Она так была счастлива встрече, что чуть было не расплакалась.

— Да хоть бы одно словечко… Пошел и как в воду канул… Ну, как?

— Отлично, — ткнул Сашко пальцем в небо.

— Ой, Сашенька!

Взявшись за руки, наперекор всем, кто попытался бы осудить их, ходили по набережной, о чем-то говорили, над чем-то смеялись, что-то вспоминали, о чем-то мечтали. Когда начал накрапывать дождь, неизвестно откуда взявшийся, потому что и туч вроде бы не было, Сашко прикрыл Татьянку полой пиджака. Понял, что сейчас они стали похожими на тех, что ходят с транзисторами и горланят на всю улицу. Он спросил: