Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной - [150]

поскупилось даже на ордер на платье, обувь и теплое пальто, уже не говоря об оплате ж[елезно]д[орожных] расходов, к[ото]рые взяли у меня все 2 <…>[1680], полученные от продажи вещей… А Туркм[енский] филиал ничего не заплатил денег. Остается моральное удовлетворение от сознания, что никому не была обязана и сама вернулась на родину, в М[оск]ву, хотя получаю теперь в месяц только 50 руб. Остальная пенсия в 150 р. идет инв[алидному] дому. Конечно, требовать „ананасов и рябчиков“ за эту сумму нельзя. А все-таки, обильной поварами Москве да будет стыдно за скупость и жадность!.. М[ожет] б[ыть] тов[арищ] Рузвельт поможет через АН СССР?» — не без юмора завершала она. Юмор юмором, но, как Субботина признавала сама: «После Туркмении с ее африканской жарой, в М[оск]ве, в старой ватной куртке, зимой не проживешь». Но и здесь помогли друзья — супруги Морозовы снабдили ее некоторыми теплыми вещами. «Спасибо Вам за носки — я их надеваю без туфель прямо в ботинки, — благодарила она их. — Тепло… Есть и шерст[яные] перчатки и шапка. Полная экипировка, как для старозаветной московской „Бедной невесты“. Помню как бабушка любила их обряжать и сама шила в приданое красивые белые платья. А теперь товарищи таким путем снарядили и меня в Инв[алидный] дом»[1681].

Друзья же ходатайствовали об увеличении пенсии. 23 декабря 1944 г. Нина Михайловна написала заявление в Академию наук СССР с просьбой о помощи и поддержке: «В настоящее время, все еще продолжая самостоятельную научную работу, я обращаюсь в Академию наук с просьбой поддержать мое ходатайство <…> об увеличении моей пенсии до 500 руб. т. к. прожить на 200 стало невозможно, а заработка я не имею»[1682]. Ее ходатайство поддержали: В. Г. Фесенков, Н. А. Морозов, С. В. Орлов, Г. А. Шайн и еще два члена-корреспондента АН СССР, чьи имена, к сожалению, невозможно распознать. Произошло это 2 февраля 1945 г., а уже 22 февраля 1945 г. Академия наук направила официальное письмо председателю Комиссии по назначению персональных и академических пенсий при Совете Народных Комиссаров СССР товарищу Р. С. Землячке за подписью вице-президента Академии академика В. П. Волгина и академика-секретаря Н. Г. Бруевича с просьбой об увеличении пенсии Н. М. Субботиной, которая «известна среди астрономов как серьезный научный работник, проявивший себя в некоторых отделах астрономии»[1683]. Ходатайство это было удовлетворено — почти удовлетворено. С 1 апреля 1945 г. пенсия Нины Михайловны составила 400 рублей в месяц[1684].

На этом закончились военные приключения Нины Михайловны Субботиной, так дорого ей стоившие и так тяжело давшиеся. Но, несмотря ни на что, она вышла из этих испытаний несломленная духом, с твердым намерением продолжать жить и заниматься любимой наукой.

Глава 12. Послевоенная жизнь

Солнечное затмение 1945 г

Поселившись в подмосковном Доме инвалидов, Нина Михайловна постаралась вернуться к привычной ей жизни и научным занятиям, насколько это было возможно. Поздравляя Г. А. Тихова с новым, 1945 г., она желала «мира и восстановления нашей общей работы». «Надеюсь, что мое письмо придет вовремя, — писала она 12 декабря 1944 г., — а сама вспоминаю 24.XII н. ст. [1902] года, проведенный в Пулкове, в комнате у башни Бредихинского рефрактора, в об[щест]ве H. Chrétien[1685], Вебера, Дейча и нескольких русских астрономов — постоянных пулковцев… Где-то они теперь? Жив ли умный и благородный Chrétien? Мысленно шлю привет всем живым и вспоминаю погибших дружной международной астрономической семьи! Да — сколько прожито и сколько пережито! Как трудно нам, старикам, стоять на вахте, заменяя молодых!»[1686] Грустные слова, грустные мысли. На этот раз они были вызваны гибелью еще одного родного человека: ее двоюродный племянник погиб на фронте. «Недавно погиб на фронте племянник, ученик Михайлова, Петя Соколов, молодой талантливый астроном-гравиметрист, последний сын у родителей (его мл[адший] брат убит в [19]43 г.). А я возлагала на него такие надежды!.. Да, надо быть бодрой, сколько можешь, чтобы заменить их… М[ожет] б[ыть] еще чем пригожусь? Кто знает!?» — писала Нина Михайловна. И продолжала, рассказывая о своих научных занятиях: «Пытаюсь здесь писать свои „Солнечные мемуары“ о набл[юдениях] пятен, начатых с 30.VIII 1895 (а до того — отрывочно, с лета [18]94 г.). Весь материал по рисункам погиб в Л[енингра]де. Почти за 50 лет, с некоторыми неизбежными лакунами, а ясно представляется характер 5 maximum’ов пятен, к[ото]рые удалось наблюдать и зарисовать»[1687]. «С удивлением вижу, какая разнородная динамика[1688] свойственна этим 5 эпохам. И максимум 1937–38 г. наивысший (по моей субъективной оценке) по быстроте и величине изменений в пятнах[1689], по быстрой смене характера групп, по двойной их биполярности („Кадриль“) соответственно на N и S полушариях, по 45 ядра в N и S группах. А какие яркие и большие извержения из недр этих сложных групп! Попадались изредка и совсем простые, круглые пятна с от[дельным] большим <…> ядром без свиты маленьких пят[ен]», — отмечала Субботина. И далее высказывала некоторое предположение: «Я как-то Вам показывала свои рис[унки] сочинских набл[юдений] обоих типов групп. Не есть ли эти колебания активности максимумов свидетельство, что за 49 лет прошла только ½ фазы пятен от бóльшего максимума? 90 или 100 летнего? А отчеты упоминают о 450-м цикле (см. „Физика Солнца“ Герасимовича