Жизнь Греции. История цивилизации - [318]

, — то был один из аспектов той вселенской симпатии, вследствие которой все, происходящее с одной частью, не может не затронуть и все остальное. Словно бы подготавливая не только этику, но и теологию христианства, они считали мир, закон, жизнь, душу и судьбу божественными и определяли нравственность как добровольную покорность божественной воле. Бог, как и человек, — это живая материя; мир — его тело, порядок и закон мира суть ею разум и воля; вселенная — гигантский организм, душой, животворящим дыханием, оплодотворяющим разумом, питающим огнем которого является Бог[2427]. Иногда стоики понимают своего Бога безлично; чаще они изображают его Провидением, которое своим высшим разумом упорядочивает и управляет космосом, согласуя все его части с рациональными целями и обращая все на пользу праведникам. Клеанф отождествляет его с Зевсом и слагает в его честь монотеистический гимн, достойный Эхнатона или Исайи:

Ты, из бессмертных славнейший, всесильный и многоименный,

Зевс, произведший природу и правящий всем по закону.

Зевсу привет мой! Тебя всем смертным хвалить подобает,

Мы — порожденье твое, и все твой образ мы носим…

Вот почему твою мощь восхваляю и петь буду вечно.

Все мироздание это, что землю обходит кругами,

Движется волей твоей, тебе повинуясь охотно.

Держишь в своих ты руках, никогда пораженья не знавших,

Молнии блеск огневой, ослепительный, вечно живущий…

Ты повелитель всего, над всем величайший владыка.

Нет ничего на земле, что помимо тебя бы возникло,

Нет ни в эфире небесном, ни в моря глубокой пучине,

Кроме того, что безумцы в своем безрассудстве свершают.

Ты же умеешь, однако, соделать нечетное четным,

Дать безобразному вид, у тебя и немилое мило.

Ты согласуешь в единство дурное совместно с хорошим,

Так что рождается разум, всеобщий и вечноживущий…

Дай человеку свободу от власти прискорбной незнанья;

Ты изгони из души неразумье и путь укажи нам…

Честь от тебя восприняв, и тебе будем честь воздавать мы,

Вечно твои воспевая деянья, как смертному должно[2428].

Человек во вселенной подобен микрокосму в макрокосме: он тоже представляет собой организм с материальным телом и материальной душой. Ибо все, что движет и воздействует на тело либо движимо и аффицируемо телом, должно быть телесным. Душа — это огненное дыхание, или пневма, разлитая по телу точно так же, как мировая душа разлита по миру. После смерти душа переживает тело, но только в качестве безличной энергии. В час мирового пожара душа будет поглощена, словно атман брахманом, тем океаном энергии, который и есть Бог.

Так как человек — это часть Бога, или Природы, проблема этики может быть легко разрешена: праведность — это сотрудничество с Богом, или Природой, или Мировым Законом. Это не погоня за удовольствиями или наслаждением, ибо такая погоня подчиняет разум страсти, часто вредит телу или духу и редко приносит удовлетворение в конце. Счастье можно обрести лишь в том случае, если удается разумно соразмерить наши цели и поведение с целями и законами Вселенной. Между благам индивидуума и благом космоса нет противоречия, потому что закон индивидуального благополучия тождествен закону Природы. Зло, постигшее добродетельного, — только временное и не является настоящим злом; умей мы понимать целое, мы могли бы различить благо в любом зле, проявляющемся в его частях[2429]. Мудрец будет заниматься наукой ровно столько, чтобы открыть закон Природы, а затем приведет свою жизнь в согласие с этим законом. Zen kata physin, жить в согласии с природой — такова цель и единственное оправдание науки и философии. В строках, близко напоминающих слова Ньюмана, Клеанф говорит о своей покорности Божьей воле:

Веди меня, Бог, — ты моя Судьба,

В то единственное место, которое ты мне предназначил.

Я радостно последую за тобой. Мне ли, малодушному, бороться

с тобой? По необходимости, смиренно следую за тобой[2430].

Стоик будет, следовательно, чуждаться роскоши и сложности, экономической и политической борьбы; он будет довольствоваться малым и без жалоб примет тяготы и разочарования жизни. Он будет равнодушен ко всему, кроме доблести и порока: к болезни и боли, доброй и дурной славе, свободе и неволе, жизни и смерти. Он подавит все чувства, которые препятствуют течению или вопрошанию природной мудрости: если умрет сын, он не опечалится, но примет решение судьбы как неисповедимым образом наилучшее. Он будет стремиться к столь полной апатии (apatheia), или бесстрастию, что его душевный покой не смогут поколебать никакие удары и превратности судьбы, жалости или любви[2431]. Он будет строгим учителем и суровым администратором. Детерминизм не предполагает всепрощения; мы, как и все прочие, должны нести моральную ответственность за каждый свой поступок. Когда Зенон бил своего раба за воровство, раб, нахватавшийся верхушек его учения, возопил: «Но мне было суждено украсть!», на что Зенон отвечал: «И было суждено принять побои!"[2432]Стоик видит в добродетели награду за самое себя и абсолютную обязанность, или категорический императив, вытекающий из причастности человека к божеству; и в несчастье он будет утешаться воспоминанием о том, что, следуя божественному закону, он становится воплощенным богом