Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944 - [106]

Эти сведения проясняют для меня резкую перемену в отношении ко мне. Они показывают, что премьер Лакатош действовал на основании ложного заявления Ваттаи, сделанного им в полночь при второй встрече. Что заставило Ваттаи принести такой «ответ», который я никогда не давал? Более того, он явно противоречил моим открыто выраженным взглядам. Я могу объяснить его поведение только тем, что Ваттаи, который всегда был верен мне, пошел на этот подлог, чтобы спасти мою жизнь и мою семью.

Эта информация также согласуется с немецкими официальными заявлениями. Согласно им Лакатош в час ночи звонил в немецкое посольство, которое было эвакуировано до начала боев. Он говорил с советником Файне, который сразу же связался с Веезенмайером. Ночью фюреру неоднократно срочно звонили, чтобы получить от Гитлера окончательные указания касательно условий моей предполагаемой капитуляции. Согласно немецким источникам, Гитлер согласился и Лакатошу лично сообщил об этом Файне в полтретьего утра. Его просили прийти в немецкое посольство как можно быстрее и оттуда направиться с Веезенмайером во дворец; я должен был покинуть дворец до 6 часов утра, так как не было известно, успеют ли отменить приказ об атаке, назначенной на это время. В ставке фюрера считали, что мирного решения достичь уже не удастся.

Мне были выделены две комнаты в штабе СС. Охрана была в коридорах, один эсэсовец находился в моей комнате. Когда я намеревался принять аспирин, он вырвал лекарство вместе со стаканом воды из моих рук, видимо подумав, что я собираюсь покончить жизнь самоубийством.

Со мной были Лакатош, Ваттаи и Тошт. Спустя какое-то время вошел немецкий офицер и сообщил, что «премьер-министр желает поговорить с вами». Крайне удивленный, я прошел в соседнюю комнату и увидел Ференца Салаши! Он обратился ко мне, подняв руку в нацистском приветствии, с просьбой назначить его премьер-министром. За все годы своей долгой службы мне никогда не встречался человек, просивший назначить его на должность. Я посоветовал Салаши обратиться за этим к немцам, если они еще не сделали этого. «Поскольку я здесь заключенный, – добавил я, – я не могу исполнять свои официальные обязанности, но в любом случае вы самый последний человек, которого я мог бы назначить на эту должность». Это открыто выказанное пренебрежение к нему не обескуражило Салаши, и он предпринял еще одну попытку в этот же день, получив, конечно, такой же ответ.

Медленно тянулись однообразные мрачные часы. У каждого из нас были свои печальные мысли. Никто из нас не притронулся к принесенной нам еде. Я вскоре удалился в свою комнату. Внезапно я услышал в соседней комнате выстрел. Тошт резко поднялся со стула и прежде, чем другие могли понять, что происходит, выстрелил в себя и упал, истекая кровью. Я потерял одного из наиболее преданных мне офицеров; нет сомнения, что он предпочел самоубийство длительному заключению, и, вероятно, он боялся на допросах в гестапо выдать других.

Так как я не взял с собой личных вещей, я попросил отвезти меня во дворец за ними. В 6 вечера советник Файне пришел сопровождать меня. Я был готов увидеть следы обыска, но страшный беспорядок превосходил всякое воображение. Люди Скорцени удобно развалились на обитой парчовой тканью мебели. Дверцы шкафов, распахнутые настежь, выдвинутые ящики столов были разбиты. Мои комнаты уже были разграблены, и эти варвары успели попользоваться всем, что казалось им ценным, – от ювелирных украшений моей жены до вещей прислуги. Один комичный эпизод отчасти сгладил неприятное впечатление. Когда я подходил к ванной комнате с намерением забрать бритвенный прибор, дверь открылась, и вышел человек в моем домашнем халате. Он только что принял ванну. Комнаты моего погибшего сына Иштвана и похищенного сына Миклоша также были разграблены.

Я сказал моему старому слуге, какую одежду, белье и те вещи, что еще остались неразворованными, следует упаковать. Когда я еще находился в ванной комнате, а рядом стояли три охранника, вооруженные пистолетами-пулеметами, внезапно появились Лакатош с Веезенмайером. Лакатош вручил мне листок бумаги, на котором было отпечатано объявление на немецком о моем отречении и назначении Салаши премьер-министром.

Я быстро просмотрел весь текст и обнаружил под ним напечатанные слова: «Подписано, Хорти». Я вернул листок Лакатошу и спросил его: «Что это такое? От меня ждут подписать это?» Лакатош ответил утвердительно. В ответ на это я сказал, что он должен знать, что Салаши дважды просил меня в тот день о назначении и что я дважды ему отказал. Я посчитал, что разговор окончен, и продолжал упаковывать вещи. Лакатош склонился ко мне, явно чувствуя себя неуверенно, и тут я понял, что он не понимает моего поведения. Я спросил его, почему он хочет, чтобы я подписал документ. Конечно, в ответ на прямой вопрос Лакатош мог бы просто посоветовать мне не подписывать его. И вот тогда он признался, что идет речь о жизни моего сына.

Я позвал Веезенмайера, который стоял в коридоре, и он подтвердил слова Лакатоша, что жизнь моего сына и его возможное возвращение действительно зависят от этой подписи. Я понял, что, с моей ли подписью или без нее, этот листок будет опубликован как «подписанный Хорти» и будет официально заявлено, что я отрекся от регентства после назначения Салаши. Я сказал себе, что раз я ничего не могу изменить в сложившейся ситуации, даже отказавшись от подписи, то мне остается только попытаться спасти жизнь своего единственного оставшегося сына и подписать злосчастный документ.