Жизнь Давида - [41]

В этой ситуации характер Иоава проявляется еще резче, чем в ситуации, когда он взял на себя убийство Авенира:

«Когда мул вбежал с ним под ветви большого дуба, то [Авессалом] запутался волосами своими в ветвях дуба и повис между небом и землею, а мул, бывший под ним, убежал. И увидел это некто и донес Иоаву, говоря: вот, я видел Авессалома висящим на дубе. И сказал Иоав человеку, донесшему об этом: вот, ты видел; зачем же ты не поверг его там на землю? я дал бы тебе десять сиклей серебра и один пояс. И отвечал тот Иоаву: если бы положили на руки мои и тысячу сиклей серебра, и тогда я не поднял бы руки на царского сына; ибо вслух нас царь приказывал тебе и Авессе и Еффею, говоря: "сберегите мне отрока Авессалома"; и если бы я поступил иначе с опасностью жизни моей, то это не скрылось бы от царя, и ты же восстал бы против меня» (II Цар. 18, 9-13).

Иоав выслушал человека, который говорит, как обыкновенный гражданин. Но Иоав не обыкновенный гражданин:

«Иоав сказал: нечего мне медлить с тобою. И взял в руки три стрелы, и вонзил их в сердце Авессалома, который был еще жив на дубе. И окружили Авессалома десять отроков, оруженосцев Иоава, и поразили и умертвили его. И затрубил Иоав трубою, и возвратились люди из погони за Израилем, ибо Иоав щадил народ» (II Цар. 18, 14–16).

Иоав демонстрирует стратегическое мышление военачальника: он решительно остановил битву, щадя уставшую армию, и решительно поступил с Авессаломом — человеком, за которого Иоав заступался и когда Авессалом был изгнан из Израиля, и когда Авессалома не допускали к царю. А теперь — три стрелы в сердце.

Когда новость о смерти Авессалома дошла до Давида, Иоав еще раз демонстрирует твердость характера:

«И смутился царь, и пошел в горницу над воротами, и плакал, и когда шел, говорил так: сын мой Авессалом! сын мой, сын мой Авессалом! о, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!» (II Цар. 18, 33)

Так проявляется горе Давида. Поэт, писавший великие элегии на смерть Саула и Ионафана, царь, примирившийся со смертью первого ребенка Вирсавии и даже Амнона, эту смерть встречает без стоицизма и без красноречия. Или же его красноречие проявляется в повторении имени и очевидном преувеличении: «Кто дал бы мне умереть вместо тебя». После слез и повторений имени в горнице над воротами Давид повторяет то же самое еще раз, дома, когда с победоносной армией возвращается в свой город:

«И обратилась победа того дня в плач для всего народа; ибо народ услышал в тот день и говорил, что царь скорбит о своем сыне. И входил тогда народ в город украдкою, как крадутся люди стыдящиеся, которые во время сражения обратились в бегство. А царь закрыл лице свое и громко взывал: сын мой Авессалом! Авессалом, сын мой, сын мой!» (II Цар. 19, 2–4).

По одной из легенд, восьмикратное повторение скорбящим Давидом имени Авессалома производит такой эффект, что Авессалом — не заслужив этого самостоятельно — попадает в рай или, по некоторым версиям, в самую верхнюю и привилегированную часть состоящего из семи уровней ада. Другая легенда связывает восьмикратные причитания Давида с тем фактом, что восемь из его сыновей умерли в юности, в том числе безымянный младенец Вирсавии. Эти интерпретации подразумевают, что муки Давида происходят от того, что причина бунта и несчастного удела Авессалома — он сам. Давид-отец не смог защитить сына от фатальной и обреченной попытки стать Давидом.

Но у царя, особенно у царя харизматичного и вдохновляющего подданных, не может быть чисто личных эмоций — и Иоаву приходится напомнить Давиду об этом. После того как скорбь Давида заставила воинов, рисковавших жизнью ради него, вести себя «как крадутся люди стыдящиеся, которые во время сражения обратились в бегство», Иоав обретает истинное величие:

«И пришел Иоав к царю в дом, и сказал: ты в стыд привел сегодня всех слуг твоих, спасших ныне жизнь твою и жизнь сыновей и дочерей твоих, и жизнь жен и жизнь наложниц твоих; ты любишь ненавидящих тебя и ненавидишь любящих тебя, ибо ты показал сегодня, что ничто для тебя и вожди и слуги; сегодня я узнал, что, если бы Авессалом остался жив, а мы все умерли, то тебе было бы приятнее; итак встань, выйди и поговори к сердцу рабов твоих, ибо клянусь Господом, что, если ты не выйдешь, в эту ночь не останется у тебя ни одного человека; и это будет для тебя хуже всех бедствий, какие находили на тебя от юности твоей доныне» (II Цар. 19, 5–7).

Эти отважные и смелые призывы доходят до самой глубины сердца Давида и возвращают его обратно к царствованию. Иоав зовет Давида вернуться к самому себе, и Давид откликается. Он вновь объединяет Израиль и Иудею. Он вершит суд. Перед ним предстает Семей, тот самый, который плевался и бросал в царя комья грязи, камни, который оскорблял его на пути из Иерусалима, и теперь Семей униженно просит у Давида прощения, и Давид великодушно — а может быть, и благоразумно или даже из какого-то каприза — говорит этому человеку: «Ты не умрешь» (II Цар. 19, 23) и дает царскую клятву, что не отменит своей милости.

Предстает перед ним и Мемфивосфей, сын[9]