Памяти Милфорда Саймона Пински
Чрезвычайно помогли мне своими предложениями и поддержкой мои друзья Фрэнк Байдарт, Альфред Корн, Дэвид Ферри, Луиза Глюк, Стивен Грин- блат, Роберт Хасс, Гейл Мазур, Майкл Мазур, Эллен Пински, Николь Пински, Том Слей, Харри Томас, К.К. Вильямс.
Когда я обращался с просьбами к профессору Джеймсу Кугелу, с которым я знаком заочно, он всегда оперативно оказывал мне помощь.
В Джонатане Розене я нашел исключительного редактора — это писатель, чьи суждения и знания ставили под сомнение все, сделанное мною. Придуманные им формулировки нашли свое место в моих фразах, а его критическое воображение повлияло на каждую главу этой книги.
Среди книг, послуживших мне опорой, я особенно благодарен двум — объемным «Легендам евреев» Луиса Гинзберга и изящным «Легендам и сказкам о библейских царях Давиде и Соломоне» Хаима Бялика. Я также почерпнул многое из книг Роберта Алтера «История Давида» и Эверетта Фокса «Дай нам царя: Самуил, Саул и Давид». Авторитетный труд Ролана де Во «Ранняя история Израиля» помог мне отобразить жизнь евреев библейской эпохи. Я полагался также на классическое издание 1882 года книги рабби Самсона Рафаэля Гирша «Псалмы: перевод и комментарии», которую с немецкого на английский перевела Гертруда Гиршлер. Я благодарю этих авторов, а также бесчисленных их предшественников за удачу, сопутствовавшую мне в усилиях поддерживать свое воображение на должном уровне.
Тысячи великих сюжетов связаны с ним — Давид и Голиаф, Давид и Вирсавия, Давид и Саул, Давид и Ионафан, Давид и Авессалом… Рассказы о битвах, о любовных историях, о странном и тягостном недоверии между поколениями, о верности и предательстве, политике, инцесте. Давид и Амнон, Давид и Аэндорская волшебница, Давид и Авигея (Абигайль). Великая история любви и вечной ненависти между мужчиной и женщиной — Давид и Мелхола (Михаль). Давид и обреченные военачальники Авенир (Авнер) и Иоав. Давид и хромой сын Саула Мемфивосфей. Давид и Ависага (Авишаг). И — Давид и Соломон.
Он хитер, как Одиссей, порывист и бесшабашен, как Алый Первоцвет[1]. Подобно Гамлету, он притворяется сумасшедшим. Как Жанна д'Арк, он, горячий и непорочный, пришел ниоткуда, чтобы разгневать косных старцев. Как афинский негодяй Алкивиад, он на время переходит на сторону противника. Как Робин Гуд, он собирает в пустыне банду бродяг и разбойников. Как Лира, его свергает и предает собственное дитя. Как Тристан или Сирано, он владеет лирой не хуже, чем мечом: он поэт и воин, но как поэт он превосходит всех героев, а как воин он — недостижимая вершина для всех поэтов.
«Он должен был существовать на самом деле, и большинство из того, что о нем рассказывают, должно быть правдой», — написал английский аристократ Дафф Купер[2], потому что ни один народ не смог бы специально выдумать столь порочного национального героя. Давид — избранный грешник: на протяжении своей жизни он побывал и славным парнем, и седеющим развратником. Его разврат усугубляется (или в зависимости от точки зрения кажется простительным или даже мистическим) наличием у Давида почти дюжины жен и наложниц, на что указывает пророк Нафан (Натан). Впрочем, прелюбодей Ланселот благодаря своим порокам кажется куда более доблестным рыцарем, нежели избранный Богом Галахад.
Мы любим наших героев вне всякой логики, интуитивно — не рассудком, а почти первобытным чутьем; в этой любви мы пренебрегаем мнением священников и законников, хотя уважение к ним еще живо; нас привлекает такой герой, на которого мы похожи в своей частной жизни.
Герой — это тот, кто совершает подвиги и страдает на благо общества, но, кроме того, это и тот, о ком говорят в народе. «Невоспетый герой» — это оксюморон. Подвиги и страдания обретают эпитет «героические» лишь в том случае, если мы рассказываем о них. Персонажу, который олицетворяет действие, требуется некто, воспевающий его и рассказывающий о нем истории. Восхваление героя всегда связано с актером, который мечтает о славе: Давид-воин соединяет в себе оба эти образа. Он самый многоликий и переменчивый из всех героев.
Его мир — это реальность многочисленных племен. Названия еврейских и нееврейских племен в истории Давида смешиваются чаще, чем хотелось бы святоше: ефремляне, амаликитяне, сыны Вениаминовы, маахитяне, хародитяне, галаадитяне, сыны Завулоновы, кармилитяне, фересяне, аммонитяне. У сидонян премудрый Соломон в старости перенял поклонение языческой богине любви, плодородия и красоты Астарте (Ашторет), которую вавилоняне называли Иштар. Приверженцы Астарты, происходившие из древнееврейских племен, оставили ее маленькое каменное изображение, хранящееся вместе с куда более поздними шестиконечными звездами и семисвечниками в Еврейском музее Лос-Анжелеса; это изображение, несомненно, связано с Вирсавией, матерью Соломона. Эхо имени Астарты или Иштар слышится в имени еврейской героини Эстер, которая в переплетении легенд стала супругой царя Артаксеркса (Ахашвероша), то есть персидского царя Ксеркса I.
Кровавый клубок племен сплетался и расплетался, создавались хрупкие союзы; указания на места, где происходили события, неточны — у каждой местности есть несчетное количество вариантов границ, у каждого племени свой язык. Обманчивое ощущение привычности для английского уха таких географических названий, как Силом (Шило), Галаад, Газа, Вифиль (Бейт-Эль), уравновешивается другими, менее адаптированными — пустыня Зиф, Азот (Ашдод), Дагона, Елам, Номва, Кирьят-Иеарим, Шалиша, Циклаг.
![Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций]](/storage/book-covers/72/72da1766d49c9bb136c26193c60df799dd298cfb.jpg)
