Жизнь Большой Реки - [23]

. Звенели мерные удары топоров: «Тпаах… чак… Тиаах… чак…» Но лесной великан не поддавался, стоял. И наконец дружный нажим плеч, напор всем телом и… «Кккраа… аа… ах!..». Рушился тяжелый ствол, ломал ветви, срывал сети лиан, стонала земля. Тишина — и вдруг пронизывающий ее дикий крик победы: «Пиу, пиу, пиииу… ааа!!!»

Это сапукай — древний родовой клич гуарани, крик триумфа, радости. Он такой пронзительный, что вызывает мурашки на спине.

_{КРИСТАЛЬДО — ИНДЕЙСКИЙ ПОЭТ С БЕРЕГОВ БОЛЬШОЙ РЕКИ}

Декламация закончилась. Уставший артист, воплощавшийся в победителя-лесоруба, тяжело дышит, вытирая пот.

Именно тогда я и познакомился с Кристальдо. Присущая гуарани недоверчивость вскоре пропала, родилась сердечная, живущая до сегодняшней поры дружба.

Кто такой Кристальдо? Артист, которым восхищаются случайно собравшиеся у костра люди. Поэт, стихи которого никогда не печатались. Индеец, который не только окончил школу, но и изучил литературу в университете. Изучил, потому что он неравнодушен к красоте слов.

Для меня Кристальдо был и останется птицей. Дикой птицей, отведавшей вкус чужой культуры, но не давшей заточить себя в золотую клетку чужой цивилизации. Изумительной, яркой, свободной птицей. Многие его стихи, поэмы, легенды никогда не будут переложены на бумагу просто потому, что их нельзя воссоздать с помощью букв. Такую поэзию надо было бы записывать одновременно и словами, и музыкальными знаками. Но пока люди не научились этого делать. Произведения Кристальдо в большинстве своем представляют ономатопею, звукоподражание в прямом смысле этого слова. Как записать журчание ручейка, чириканье птицы, шум ветра над лесом, звон топоров? Свои поэмы-рассказы Кристальдо декламирует сам, их множество у него в голове. И все они без следа исчезнут вместе с ним, как исчезли древние легенды-песни его племени.

_{УДАРЯЯ О ТВЕРДУЮ ЗЕМЛЮ ВЫСУШЕННЫМИ КУСКАМИ БАМБУКА ТАКУАРЕ, ГУАРАНИ ВЫБИВАЮТ МЕЛОДИЮ С УДИВИТЕЛЬНО ВОЗБУЖДАЮЩИМ РИТМОМ. НАПОМИНАЮЩИМ ГЛУХОЕ «ВОРЧАНИЕ» АФРИКАНСКИХ ТАМТАМОВ}

Это Кристальдо рассказывал мне, что гуарани чтили как божество Большую Воду, чудесные водопады Игуасу. Он говорил об этом с глубоким волнением.

Значительно позднее, уже в Буэнос-Айресе, меня разбудил ночью осторожный стук в окно. Это был Кристальдо.

— Виктор! Могу я у тебя переночевать?

Лесной человек, он предпочел вскарабкаться по стене к высокому окну, чем будить меня дребезжаньем звонка у дверей. В ту ночь мы так и не заснули. В полумраке моей комнаты словно бы слышался шум девственного леса. Кристальдо попросил меня рассказать какое-нибудь стихотворение на польском языке. Жадно слушал он незнакомую, шелестящую речь.

Я поделился тогда с ним своим намерением написать книгу о жизни Большой Реки. Мой друг искрение был взволнован моими словами и не старался скрыть своей радости: ведь он горячий патриот территорий, расположенных по обоим берегам Параны. Родившийся в Чако[31], он говорит о себе с гордостью:

— Я тамошний, чакеньо…

Несмотря на внешность цивилизованного человека, корнями своими он прирос к тем краям и их проблемам и ничего не утратил из давних народных традиций своего племени.

Узнав о замысле моей книги, Кристальдо начал импровизировать. Он рассказывал, пел, играл. Это была «Песнь о Реке-Отце», в которой говорилось, что в месте соприкосновения границ трех государств — Аргентины, Бразилии и Парагвая — она роднила, а не разделяла жителей обоих берегов, обитателей сельвы. Об этой общности Кристальдо говорил:

…трезвучие глубокое, слившееся,

живущее, как три близнеца,

— галоп, танго и самба —

основа моей песни для всех,

мотив моего псалма…

Я просил моего друга записать, запечатлеть то, что он в ту ночь говорил. Он пытался. Мы и вместе пробовали, старались перевести его слова на польский язык. Но мало что из этого получилось. До сих пор у меня в памяти стоит лицо импровизатора, который с выраженном какой-то трагической беспомощности говорил:

…мог бы я поискать, я знаю, для этой песни,

для песни о Реке-Отце,

жаркие ритмы, как окрик, резкие,

чтобы прославить блеск реки под солнцем,

запахи йербы, маниоки и кофе,

буйную зелень и почву.

Но ритм уже был, и возник он сам по себе…

И тут Кристальдо бессильно опустил руки.

Прекрасное нельзя подделать. Переданное печатными буквами содержание импровизаций этого поэта-актера, индейца гуарани выглядит мертвым, бездушно шелестит бумагой. Это не то. Его нужно слышать и видеть. Он творит и переживает. Каждый раз по-другому, но всегда глубоко, всем своим существом. Продекламированная им «Песнь о Реке-Отце» просто невоспроизводима. Я слышал ее и видел, громко и радостно билось мое сердце. Но сейчас… сейчас я беспомощно откладываю перо.

НА ВЕРХНЕЙ ПАРАНЕ

КАК УЛОЖИТЬ И РАЗМЕСТИТЬ В БАЙДАРКЕ ВСЕ СНАРЯЖЕНИЕ? — У СЛИЯНИЯ РЕК ИГУАСУ И ПАРАНЫ, — ИЗМЕНЕНИЯ УРОВНЯ ВОДЫ. — БЫСТРИНЫ, ВОДОВОРОТЫ И ТУМАНЫ НА ВЕРХНЕЙ ПАРАНЕ, — МЫ ПРИОБРЕТАЕМ ОПЫТ В «НАВИГАЦИИ» И РАЗБИВКЕ ЛАГЕРЯ, — КАК ЛОВЯТ КАЙМАНОВ? — БУРЯ И САМЫЙ ВКУСНЫЙ МАТЕ, КОТОРЫЙ Я ПИЛ, — ФОТОГРАФИРУЯ, СТОИТ СМОТРЕТЬ ПОД НОГИ. — НАПАДЕНИЕ «СТОЯЩЕЙ» ЗМЕИ ЯРАРЫ

_____

Нашу байдарочку мы принялись собирать ниже водопадов Игуасу, там, где река уже успокаивается после своих безумных прыжков и течет по глубокому ущелью. Отвесные берега по-прежнему покрывал зеленый матрац тропической сельвы.