Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [79]

– Неужели им в хозяйстве стол не нужен, мама?

– В деревне говорят, что они вот-вот в город переедут, потому все на отбой и делают.

– Да, поди, настойку или брагу пропускают, – сказала на свой лад тетка Крестина.

Вскоре приехала Мария К. и объявила, что домок продала и нам пора съезжать с квартиры.

– Вот и хорошо, Дора с семьей уедут, а мы перекочуем в их половинку. Пойду узнаю, почем продают ее, углы потычу да поторгуюсь, – сообщила сразу бывалая тетка Крестина. – Надо успевать, а то перебьет еще кто-нибудь.

– Да никому эти гнилухи не нужны, их можно и даром отдать, – предупредила ее мама.

– Молчи, Лиза. У тебя не были рога в торгах.

Сделка состоялась, мы расходы разделили пополам. Сейчас у нас с мамой не было ни гроша. Мама ойкала и вздыхала:

– Чурка я с глазами, ничего-то дальше своего носа не вижу. Денег-то как жалко, сроду их не видела, а тут все враз и профурила…

– Мама, да мы, можно сказать, дом себе купили.

– Не дом, а половинку, да еще чужого поросенка выкормили.

– Не горюй, мама, мы снова поднимаем занавес. Спектакль продолжается!

Что же мы обнаружили? Низ у половинки догнивал, крыша позеленела, конюшенка стояла на честном слове. Все двери в половинке были крохотные, низкие – только заползать. Тетя заметила, что «девки тут, поди, весь свой ум и выхвостали».

Когда вошли в нее, то на нас глядела одна маленькая, низкая изба с покосившимся полом; кухни совсем не было, зато была русская печь с каминкой.

– Готовься к обиходу, Таня, на Коку не рассчитывай, у нее Ваня позвоночник перебил, и она говорит, что «у ней сейчас туда кулак лезет».

А еще мама сказала, что во дворе полянку вырастим, чтоб приятно было. Я тогда подумала, что она тоскует по мягкой траве.

На прощание Мария К. подарила нам детскую кровать. Мама спала на своем сундуке, а я на этой детской кроватке, как в корыте, с выставленными наружу ногами в отверстия дыр у ее спинки. Ноги мои торчали всегда, как две лытки, а железные кромки давили на мои икры. Голые ноги летом нещадно и больно кусали мухи, и тетка советовала оборачивать их платком. Честное слово, все так и было.

Мама в таких случаях для самоуспокоения пыталась рассуждать широко: Советский Союз вон какой огромный, умом не охватить, в нем уж точно найдутся люди, которые живут хуже нас, а мне казалось, что хуже нас на всем белом свете никто не жил.

Наконец мы собрались на новом месте и расселись по своим спальным местам. Мама посмотрела на нас, усмехнулась и неожиданно метко сказала так, что все засмеялись:

– Вот и обустроили свою каютку.

Название нового жилья и соседям понравилось.

Глава 29. Победители

Самое сильное впечатление детства осталось у меня от увиденного весной 1958 года.

Наступил март, но снег еще не таял. Стояли яркие солнечные дни, такие яркие, что глаза устают от белого света. Дорога перед нашим домиком была в выбоинах, буграх, ямах. Зимой они закоченели, и людям приходилось двигаться по исхоженной и укатанной тропинке у обочины дороги, от чего она сделалась очень гладкой.

Когда я вышла из дому, улица была тиха и безлюдна, только вдоль узкой тропинки издалека двигался на меня непонятный странный черный предмет. Приглядевшись, я не могла поверить в то, что увидела, а идти навстречу не решалась. Я стояла как вкопанная, словно окаменела и прилипла к дороге. Того, что я увидела, казалось, быть не должно. Все чувства смешались в моей голове: ужас, страдание, жалость.

По обочине дороги непонятным способом двигалась только верхняя половина человека. Я чуть не умерла от волнения, по спине пробежали мурашки. Хотелось кого-нибудь позвать на помощь, но, как на грех, улица не оживала.

Между тем получеловек с закопченным, черным лицом, на котором белели только глаза, в черной от сажи старой ватной фуфайке, в изношенной шапке-ушанке, надетой как попало, упорно приближался ко мне. Это был здоровый мужчина, сажень в плечах, без обеих ног, а вместо кистей рук культи, замотанные в старое тряпье, которыми он отталкивался от земли. Мужчина удерживался на самодельных санках прочными кожаными ремнями, крепко опоясывающими его тело.

Как выяснилось позже, такое средство передвижения было самодельным. Для этого инвалиды на толстую тяжелую часть доски клали специальный навоз, смешанный со снегом, и заливали на ночь водой, чтоб приморозило, а после придавали этой стылой глыбе топором полукруглую форму. Видимо, такая «технология» была уже отработана и проверена жизнью. Длинные ремни прочно укреплялись к доске, чтобы опоясывать ими себя. Медаль на фуфайке подсказывала, что это был инвалид Великой Отечественной войны. Потом я увидела другого инвалида, который шел на коленях ног, так как стоп у него не было. На нем были надеты толстые ватные штаны, а на коленях подшиты куски от голенищ кирзовых сапог. Слава Богу, у него были кисти рук. Он догонял первого. И сейчас стоят перед моими глазами их лица, погруженные в себя; взгляд, лишенный интереса к окружающим, а сосредоточенный только на дороге. Ясно было одно: весь мир как бы существует отдельно от них, сам по себе, а они сами по себе. Они не обратили на меня никакого внимания, а уродливо, медленно, упорно, непривычно для нас, продолжали свое движение. Тут, видимо, сгорая от любопытства, а может, желая познакомиться, вышел из дома напротив Федор Трофимович. Я подошла к нему и, осмелев, спросила.