Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [67]

Вода уже зашла в подполья домов половины села. Наша тетка Мария перегнала корову в конюшню Марины Алексеевны. Дом Марины стоял на высоком месте, у школы. Яшка к тому времени (ему помогли отыскать невесту) ушел в дом к Ульянке, в другую деревню. Тетка Мария еще приходила ежедневно во флигелек за картошкой, которую тоже поднимала на конюшню, и ночевала с нами, но вода, не спросясь, перешагнула через порог нашего домика, и все вынуждены были ходить по нему только в резиновых сапогах.

Как-то утром мы обнаружили, что по нашей улице уже не пройти. Тетка Мария, свято оберегавшая мою учебу в школе, громко скомандовала маме: «Давай снимать столешницу, Танюшка легонькая, поедет в школу на ней, отпихиваясь палкой от дороги. Я пойду выдерну тынину. Мне уж ничё не жалко, все равно огород падет, а то и вода всех нас смоет, хоть бы Танюшку спасти, ее жалко, она еще на свет идет».

Она вернулась быстро с крепким колом в одной руке, а другой размазывала слезы, смешанные с грязью, по своим впалым серым щекам. Мама привязала к портфелю ремень, которым она подпоясывала свою «фуфайчонку», перекинула его через мое плечо на спину, и я «поехала». Вслед перекрестила меня со слезами на глазах и крикнула:

– Столешницу оттащи повыше, чтоб водой за время учебы не снесло.

Когда я подъехала к школе, то увидела такие же средства передвижения, как и у меня, да множество различных лодок.

Природа не щадила нас.

Занятия в школе все отменили на неопределенный срок, учителя строго-настрого наказали ученикам беречь себя и возвратиться в школу живыми-здоровыми, как только река войдет в свои берега. Тетка Мария уже не могла спать на топчане и ходить по избе в резиновых сапогах. Она все перекрестила, помолилась и ушла с воем к Марине, а нам на прощанье сказала: «Оставайтесь со Христом, как знаете». Нам идти было некуда. Мы остались со своим хозяйством: козой, двумя курицами и позабытым теткой Марией ее разноцветным петухом. Наш флигелек, пожалуй, единственный в деревне стоял не на фундаменте, а сразу на земле, потому мы от наводнения пострадали в селе больше всех. Жить в нем было уже нельзя, он, как аквариум, был полон воды. Беда дышала прямо в лицо, надо было пытаться спастись и выжить.

– Давай, Таня, будем поднимать козлушку на вышку.

Это значит на потолок дома. Мы нашли доску и приспособили ее для перехода козочки, положив один конец доски на потолок, а другой – на копешку сена в конюшне. Мама залезла по углу дома на вышку и за веревочку осторожно тащила упирающуюся козу, а я снизу подпихивала ее вверх по наклонной доске. Наконец ее завели и за веревочку привязали к стропилам. Туда же подняли два ведра чистой воды, кое-какую посуду, мамину фуфайку да охапку сена. В конце всей этой церемонии сами влезли на потолок мокрые, грязные, с тяжелым чувством неизвестности.

Река, бывшая всегда красотой деревни, вдруг стала ее бедой.

Я просунула голову через дыру на старой, замшелой, покрытой зеленью крыше и не поверила своим глазам. Было страшно и непривычно смотреть на огромные массы воды. Река, всегда тихая и спокойная, сейчас раскинулась на большом пространстве деревни и пугала так, что даже птицы не летали.

Наши птицы, чувствуя непривычную для себя обстановку, вели себя беспокойно. Петух то расхаживал гордо, то вдруг буйствовал, внезапно кукарекал. Не знаю, сходят ли птицы с ума, но он вел себя, как сумасшедший. Мы легли на сено рядом с козой. Мама крестилась со слезами на глазах:

– Чему быть – того не миновать. Над каждым висит свой рок.

Я, как могла, старалась бодрить маму. Мне казалось, что была она ни жива ни мертва.

– Да не печалься, мама, и не готовься к худшему. Такой потоп, который нынче случился, может, бывает один раз в сто лет. Переживем и будем вспоминать это наводнение после всю жизнь. Вон посмотри-ка в ту дыру на крыше. Ветра нет. Тепло. Как ты говоришь в таких случаях, везде тишь, да гладь, да Божья благодать.

– Какая тут благодать? Нам осталось только терпеть. Бог терпел да нам велел. Давай лучше устраиваться на сон грядущий, завтра еще неизвестно, что будет.

Ночью поднялся ветер, волны ударялись о хлипкие стены нашего флигелька, мы дрожали от страха и боялись, как бы он не рассыпался на отдельные бревнышки, прислушивались ко всем звукам и думали, что Сам Господь Бог распрогневался на нас и готовился к страшной мести. В избу мы уже не ходили. Там все, что мало-мальски стоящее, было поднято, а скамейки, табуретка и стол плавали по избе.

Вдруг непрошено нарушился для односельчан прежний ритм жизни: ранним утром не гнали стада на пастбища, не шли ученики в школу… Даже заядлые рыбаки, обычно оживавшие весной, сидели дома и ждали «у моря погоды». Наше место, и без того забытое Богом, стало самым проклятым и гиблым. Утром мама подоила козу, накрошила в блюдо хлебных крошек, залила молоком, и мы сели есть. Нас поражали наши соседи: куры энергично расхаживали по потолку, разгребали пыль и поднимали ее к самой крыше. Все беспрестанно чихали. Коза от неудовольствия, что была на привязи, беспокойно металась и мякала. Утонул наш разноцветный петух, а мы и не заметили. Одним словом, мы пребывали здесь, как первобытные люди. Мама со вздохом повторяла русскую пословицу: «Умирать ладься, а жить готовься» – и молилась.