Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [68]

Я снова просунула голову в дыру на крыше. Вокруг меня плыли толстые колья, упавший тын, поваленные старые ворота, вырванные водой трухлявые столбы, дрова. Медленно и одиноко двигалась по ветру крыша старой конюшни…

Каждый год деревня купалась в мае в зеленом, белом, сиреневом цвете, а нынче купается в большой и мутной воде. Зрелище вокруг было ужасное. Неожиданно раздался звук моторной лодки. Кто бы мог месяц назад подумать, что поплывет она прямо по нашей улице. К нам подъехали на моторке двое мужчин и шуткой старались уменьшить наши страдания, так как флигелек оказался самым несчастным. Неестественно весело заговорил Витька Бушланов, тети Вари сын:

– Бери, тетя Лиза, провиант на себя и животину. Славненько вы на потолке обустроились, как робинзоны.

– Ага, спим на сене с козлушкой в обнимку. Смех и горе! Чё хоть слышно в деревне?

– Новости худые. Порадовать вас нечем.

Сидящий рядом Шишкин Иван отозвался глухим голосом:

– В Старой Шишкине ушла из жизни молодая женщина. Не ко времени трагедия приключилась, но к Богу с просьбой не пойдешь.

– Все на этом свете, как в гостях, гостим, а придет время – и надо будет всего-то три доски, – отозвалась мама.

– Ага, Лиза. Двум смертям не бывать, а одной не миновать, – просипел Иван.

Витька старался подбодрить нас:

– Посмотрите-ка, солнышко-то как хорошо греет, дождей нет, вода прибывает медленно, скоро остановится, а там, гляди, и на спад пойдет.

– Через неделю спуститесь на грешную землю, – поддакнул Иван и дернул за шнур мотора.

Лодка улетела, подняв нос кверху, и оставила за собой высокие волны, которые еще долго бились с шумом о деревенские избы по обеим сторонам улицы. От того, что волны метались, раскачивая загородки и заплоты, хлестали в изгороди и роняли все, что плохо держалось, а потом все это плыло, моторку решили больше на улицы не пускать. Мы остались здесь, как парализованные. Ночами спали с перерывами, очень зябли и жались друг к другу, лежа на охапке сена, покрытые маминой фуфайкой.

Как-то утром заметили, что у нас пропала бочка, из которой тетка Мария поливала огород, исчезли за ночь щепы, мы их так старательно натаскивали!

– Хоть бы самим выжить Бог велел, – говорила мама.

Тут вспомнили, как ранее летом мы с мамой чуть не утонули в лодке, переправляясь на ней через реку на поскотине. Худая оказалась посудина. Ее, поди, не один год не шевелили, а мы, как на грех, уселись. Увидели, что весло в ней лежало. Кто бы мог подумать, что у нее на самом дне узкая щель? Мы обнаружили ее уже на самой средине реки, когда вода сочилась, прибывала, ее становилось все больше и больше, она мочила нам ноги, а лодка тяжелела. Как такое забыть?

– Ты тогда, Таня, пригоршнями да консервной банкой воду вычерпывала. Хорошо, что банку не выбросили из лодки, а то бы утонули. Притка-то не по лесу ходит, а по народу. Думали, что смородины на той стороне реки поедим. Голод нас тогда дожимал, а с ним не свыкнешься, он спуску не дает: то голову замутит, то на сон поклонит, везде и всюду будет тебя преследовать, пока утробу свою чем-нибудь не набьешь. Съешь чё попало, не то что в дыроватой лодке за смородиной поедешь. Мы в те годы все переели, что на зуб попадало. Помнишь, дочь?

Но вернемся к нашему экзотическому жилью, где самым несносным были запахи. Это были запахи нашей жизни. Спасали дыры в крыше, они служили нам форточками. Мы, высунув головы, жадно глотали весенний воздух и видели, что деревня все еще была в плену у воды. В округе были слышны голоса, вой, надрывные крики, только смеха не было слышно, а песен и совсем не пели.

Сделаю отступление.

Все поколения односельчан любят Туру. Да и как не любить? На наших глазах таскала она на себе плоты, баржи, паромы… Многие планы и надежды были связаны с ней. Не сосчитать, сколько видела река свиданий, скольких людей повенчала, сколько слышала песен и слез, откровений и сердечных тайн. И меня соединила она с моим будущим мужем. Пройтись берегом – было делом самым желанным, романтичным. Река всегда была главным украшением нашего села. Любовь к ней передается у нас из поколения в поколение уже генетически. А нынче река показала свое коварство. Мы лежали на охапке сена и гадали: когда же перестанет вода буянить и пугать, а снова покажет свою красоту?

Ранним летним утром забелеет туман над водой, а вечером будут светиться звезды маленькими фонариками в реке. Стар и мал пойдут на рыбалку. Рыбы будет много, но она к нам во флигелек сама не поплывет.

Через неделю жизнь вошла наконец в привычное русло. Колхоз после наводнения стал подсчитывать убытки…

Оказалось, что, когда телятницы перегоняли стадо через ров на безопасное место, враз хлынула высокая волна и часть телят смыло в бурлящий поток нахлынувшей воды. Телятницы и моя мама от горя, по ее словам, «ревом ревели».

Мы спустились с потолка. Вернулась тетка Мария с хозяйством. Стали усиленно топить печь, чтоб просушить флигелек, поправили завалины. Воздух был настолько сырой, что во флигельке и днем и ночью было нечем дышать. По избе в любое время суток бесперебойно и как будто соревнуясь прыгали мокрицы, или, как мы их называли, двухвостки (за два торчащих сзади туловища хвоста). После наводнения они сделались жирные, скользкие и оттого более противные. Они, как кузнечики, делали длинные прыжки, а потом шмякались со стуком, как лепешки, на стол, скамейки, топчан. Я боялась их противного вида. На ночь мама успокаивала меня: