Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [65]

Нередко перед моим уходом домой уборщица школы интересовалась:

– Ну чё, управила, Татьяна, свою скотинку?

– Управила.

– В штаны не наклала?

Я смеялась.

– Ой, горе мне, горе, чё только не придумают эти учителя? – с этими словами она удалялась в свою каморку.

Случалось, что когда я приходила в живой уголок, то мальчишки уже палкой тыкали через отверстия в сетке в мою подопечную и злили ее.

– Я буду на вас жаловаться директору. Вы издеваетесь над нутрией.

Долговязый, худой Петька Катышев – круглый двоечник, забияка и сорви-голова – вплотную подошел ко мне с палкой:

– Ты, животновод, не понимаешь, что от твоей картошки она потеряет свои острые зубы, а то и вовсе сдохнет, как старуха. Ей дерево грызть надо. И воды ей боле лей, она плавать любит, зоотехник!

Мальчишек я не выдала. Под разными предлогами другие юннаты, кроме нас с Машкой, перестали ухаживать за «крошкой». С приходом весны, когда яркое солнце целый день не уходило из ее заточения, она стала хиреть, а может, сказались все обиды, которые она незаслуженно снесла от мальчишек. К тому же неприятный запах по весне распространялся на всю маленькую школу.

Крыса исчезла так же внезапно, как и появилась. Я ухаживала за ней всю долгую зиму. Сколько раз плюхалась она в корыто, а потом стряхивала с себя энергично воду, окропляя меня со всех сторон. Сколько страха натерпелась я от нее! Сколько перемыла картошек в ледяной колодезной воде, но только крыс я так и не полюбила, а еще больше убедилась, что мы все родом из детства. Еще свежа была в памяти та страшная болезнь, от которой я чуть не отдала Богу душу.

В конце учебного года классный руководитель, Лидия Васильевна, сообщила мне неожиданную новость:

– Таня, ты и еще несколько человек от нашего района поедете на I Областной пионерский слет в город Свердловск. Ты подошла по всем условиям отбора. Скажи об этом своей маме.

До сих пор меня мама не отпускала от себя так далеко. Ее надо просить умеючи, с подходом, суметь убедить и одновременно успокоить. Пришлось утешать себя: мама любит меня, а потому отпустит. Как всегда, в таких случаях она махнет рукой в мою строну, сдастся и скажет: «Тебя никогда мне не переговорить, и кто это тебя научил так напирать на людей – один только Бог знает. Ты так резонно говоришь, что от тебя и отступишься».

Надо ж, сразу в Свердловск, в областной город! При одной мысли у меня дух захватывало. А что такое музей, зоопарк, трамвай – я и знать не знала. Наконец-то увижу поезд, железную дорогу и другие города. Я радовалась своим ожиданиям. От Туринска, где была железнодорожная станция, до Свердловска ходил только один проходящий пассажирский поезд в сутки. При посадке на него пассажиры каждый вагон брали, как крепость. Когда нас, пионеров, ввели в вагон, то он уже был так туго набит людьми, что казалось, вот-вот затрещит по швам. Люди по трое сидели на деревянных полках, стояли в проходах, в тамбуре, у туалета, везде, где только можно и где нельзя. Какие там постельные принадлежности! Главная задача у всех была одна: уехать любой ценой. Кого только не было в вагоне: молодые женщины с маленькими плачущими детьми; старые с баулами и корзинами, полными яиц, мужики с наполненными мешками, парни с деревянными чемоданами; военные; калеки…

Повсюду слышались крики, ругань и плач. Устраивались долго, кто как мог. Потели, тяжело дышали, сморкались, сдавливали друг друга… От такой неразберихи возникали перепалки.

– Чё растопырилась? Тебе надо ехать, а другим нет? Подвинься, стоит – ни с места долой.

– Не реви на меня!

– А мне с тобой детей не крестить!

То тут, то там в вагоне можно было слышать: «Ой, придавили!», «Господи, все ноги обступали, да еще додумались чемодан на голову поставить, канальи!».

Выполнить просьбы о помощи здесь было несбыточным желанием. Несносные условия в поезде делали людей непохожими на себя. В конце такого размещения по вагону с трудом пробиралась проводница и на ломаном русском языке ворчала на всех:

– Зачем брать багажу вагон да маленьку тележку? Откуль столь берется? Но ничё, Бог даст, все утрясемся и доедем к завтрею.

Наконец страсти улеглись. За окном была ночь, лишь кое-где виднелись «дрожащие огни печальных деревень». Пейзаж был невеселый: низкие заболоченные места, одинокие полустанки и сторожки. Поезд, его еще называли барыгой, громыхал, был слышен лязг металла, нас качало, а при остановках швыряло вперед-назад. От голода, качки, мелькания пейзажа за окном, духоты, запаха пота нас затошнило. Мы с Риткой Л. стали срочно пробивать путь к туалету, ее начало рвать, а потом и меня. Несколько часов провели мы у туалета, высунув голову из окна. Следом за нами пришла вожатая.

– Девочки, держитесь и не высовывайте так сильно головы, а то продует. Куда я с вами, больными, буду деваться? А впереди у нас пионерские соревнования. Таня, повторяй азбуку Морзе. У тебя очень важный этап, не подведи меня.

Мне в этот момент было не до этапа. Зеленые, мы легли с Риткой на одну полку. Я положила под руку кулак и уснула.

В Свердловске нас водили строем, по двое. Мы крепко держались за руки, боялись потеряться и отстать. Только здесь впервые я услышала слова, которые прозвучали для меня, как иностранная речь: завтрак, ужин, обед из трех блюд. До сих пор мы никогда не обедали с мамой, да еще из трех блюд. Мы всегда ели дома как придется, где придется и что придется, а тут сразу «котлеты с гарниром». Когда я похвасталась маме, она переспросила меня: «Как ты сказала? Коклеты с чем?»