Живой обелиск - [55]

— Ничего, Кодзыр! Эта собака уйдет из Дайрана так же, как и пришла. И мы, не ввязываясь в бой, преградим дорогу хромому Тимуру.

— Каким образом? Объясни!

— Сначала я должен объяснить Тохтамышу, а потом вам! — отрубил Еухор.

Вожди переглянулись.

— Сам хочешь положить голову в пасть зверя, который давно охотится на тебя?

— Ничего, Кодзыр, когда волку приходится туго, он даже перед дворнягой поджимает хвост.

— Тогда я пойду с тобой!

— Нет, Кодзыр, ты останешься здесь. Будешь в ожидании считать песчинки на берегу Терека. Я пойду к хану с Тохом, сыном покойного Цоры.

3

Высокий шатер хана Тохтамыша блестел под солнцем. Передние ряды его войска стояли от аланских дружин на расстоянии полета стрелы. Здесь горы чуть расступились; вырвавшиеся из теснин воды Терека разлились вширь и перестали реветь.

Тохтамыш, который намеревался продвинуться дальше и взять аланов измором, увидев нагроможденные по обе стороны узкого прохода каменные валы, предпочел остановиться.

Он лежал на мягких подушках. Из-под приподнятого полога юрты виднелись спины застывших телохранителей с длинными копьями и извивающаяся дорога, по которой только что прошли аланские дружины. Кисловатый запах кумыса и конского пота щекотал ноздри и клонил ко сну. Но настораживало оголтелое карканье воронья. «Быть большой беде», — думал хан, глядя на птиц, кружащих над юртой.

Он любил, оставшись в одиночестве, перебирать янтарные четки, считать в дремоте число выигранных боев.

Тохтамыш наклонился ниже, чтобы взглянуть на вершину возвышавшейся прямо над ним горы, но ему мешал полог шатра, приподнятый не слишком высоко. Эти горы с острыми хребтами напоминали ему верблюжий караван. Жаль, что нельзя заставить их лечь или встать на колени, чтобы взвалить на них тяжесть, лежащую на сердце. Тесно меж ними, даже летающей птице трудно расправить крылья. Они гордо взирают сверху и умаляют избранника великого аллаха, простершего победоносную десницу от степей древней Азии до самого края земли. Неужели в них и есть сила Алании, ставшей ему поперек горла?

Тохтамыш выпил слишком много кумыса, голова приятно кружилась, и перед закрытыми глазами пестрели желтые искорки. Он вслушивался в тишину, нарушаемую ржанием коней и звоном булатных клинков. Горы напоминали ему еще многочисленных членов ханской семьи, чинно расположившихся на большом курильтае![43] Вон там — самая высокая, наверное, старшая в роду. Остальные сидят у ее подножия, внимая ее мудрому совету. Сидят молча, соприкасаясь подолами серых халатов. Даже кальян курят: самый старший извергает из пасти хлопья пламени и дыма. О чем же они держат совет, на каком языке разговаривают?

О шайтаны!.. Это не дым кальяна, а перекличка гор! Наверное, самый старший, самый мудрый внушает остальным свою волю. Вершины вспыхивают и гаснут!.. Узнать бы, о чем они говорят! Не так легко пройти через них, если не знаешь их языка. Наверное, они передают волю вождя аланов, а огонь переклички зажигает солнце, что висит над ними, как паук, насытившийся кровью своей жертвы. Иметь бы великому хану такую же собачью верность воинов, как у вождя этих проклятых аланов! Вот тогда бы он заставил хромого бежать от ворот аланов с поджатым хвостом!

Небо было синим и чистым. В прозрачном воздухе черными пятнами кувыркались вороны. Тохтамыш подполз ближе к пологу шатра. Рассеченные теснины заухали и затрещали, и Тохтамышу показалось, что самая высокая и старшая из гор хлестнула бичом сказочного коня, вставшего на дыбы.

Вестник бесшумно скользнул в шатер и распластался перед ним, Тохтамыш, прищурясь, смотрел на него.

— Великий из великих! Двое безоружных идут по дороге прямо к высокому твоему шатру.

Тохтамыш видел сам и отрезок дороги, и двух безоружных в поблескивающих на солнце панцирях и остроконечных шлемах. Он оттолкнул вестника, и тот, пятясь, скрылся за приподнятым пологом шатра. Хан зачесавшимися от удовольствия ладонями погладил редкую бороду: в одном из идущих он узнал того, в чьей верности нуждался в трудную минуту.

По знаку великого хана раздвинулись длинные копья, скрещенные над входом в шатер, и пришедшим позволили перешагнуть порог.

Следом за ними ввалились огланы, минбаши, нойоны[44], пали на колени и, скрестив руки на груди, поцеловали ковер, на котором сидел великий хан. Аланы стали обособленно, приложив по своему обычаю правую сжатую руку к груди, чуть наклонив головы. «Вот самая высокая гора, заставившая своих верноподданных курить кальян в ожидании мудрого совета», — подумал хан.

Еухор изъявил желание держать совет с ханом с глазу на глаз, без свидетелей. Они остались вдвоем.

Хан сказал:

— Да озарит меня своей мудростью великий аллах, который сказал: спрячься хоть в железном сундуке, все равно не уйти тебе от возмездия.

Еухор понял, какое возмездие имел в виду хан, и ответил столь же иронически:

— Великий аллах еще сказал: коль не терпишь, то пожни плоды скороспелого решения. — Он заметил, как свирепо насупился Тохтамыш, и, почувствовав угрозу переговорам, решил схитрить и смягчил тон: — Сундук, который ты соизволил упомянуть, защищает не только своих сынов, но и тех, кто понимает его язык. Может статься, что он и тебе послужит в беде.