Живой обелиск - [57]

— А ворота?

— Их защитят хозяева, и они послужат тому, на чьей стороне будут аланские дружины.

Тохтамыш взмахнул рукой. Телохранители отошли в сторону. Он отпил из чаши кумыса. Знает ли этот шайтан, что будет, когда хромой отступится от Аланских ворот? Шайтан закроет свои ворота на замок, но там, ближе к солнцу, есть другие ворота, которые не остановят победоносного шествия хромого.

— Мы разрешаем тебе идти туда, откуда пришел, но если дрогнешь…

— Если дрогну, то пусть пойдут тебе впрок кровь и мясо аланского воина.

Тох шел вслед за Еухором как победитель. «Ты сам и есть святой Уастырджи! Ты сам и есть святой Уастырджи!» — твердил он. Слева над ними возвышалась гора Айдай-хох с пылающей вершиной. Пронзительные вскрики голодных коршунов и карканье ворон сливались на дне ущелья с мерным топотом копыт. Тох хотел остаться один, но Еухор многозначительно посмотрел на него, словно еще не сказал ему о главном. Они обошли дружины, пришедшие по зову своего вождя из Дзулата, Кобана, Куртата, Нузала. Откуда-то из глубины ущелья вырвалась песня. Там, у разожженного под обрывом костра, собрались воины в булатных кольчугах. Мерцающее пламя освещало голую скалу и переливалось цветами кипящей стали на чешуе пластинчатых панцирей. А чуть выше, на маленькой поляне, уединившаяся группа молодых воинов состязалась в метании камней и стрельбе из лука. Старейшины, приказав старшим не отлучаться, последовали за Еухором и Кодзыром вверх по узкой дороге. Им встретился юный воин с едва прорвавшейся бородкой. Он прижал к скале своего «противника», защищавшегося почему-то одним щитом. Тот, смеясь, играючи, подставлял клинку щит, из-под шлема поблескивали черные глаза и белые зубы. «Еще, еще, еще!» — подзадоривал он своего соперника. Брызнули искры, зазвенел клинок, прокатился эхом удар меча, но защищающийся дразнил: «Еще, еще, еще!» Юноша, не добившийся цели, оттолкнул от скалы товарища, протянул ему свой меч, снял с головы шлем и стал на его место с поднятым щитом: «Теперь попробуй ты!»

Залюбовавшийся ими Еухор улыбнулся: воины были совсем мальчишками, таких в Алании не брали еще и на сенокос. Защищающийся ловко уходил от ударов, перегибаясь то вправо, то влево, острие меча царапало слезящуюся скалу. Отразив очередной взмах меча щитом, оторвавшийся от скалы юный воин одним прыжком свалился на голову противника и хотел было ударить его мечом плашмя, но затрубил боевой рог Еухора, и рука с поднятым щитом застыла в воздухе. Еухор испытующе смерил взглядом ладного юношу. Где же он мог видеть эти дерзкие глаза?

— Чей ты будешь, сынок? — спросил он.

— Я — сын Джери из Нузала.

«Вот оно что! Сын моего старого друга Джери!»

— Славный воин был Джери, да хранит его Барастыр[45]. А ты сам сколько раз бывал в походе?

Сын Джери покраснел и потупился.

— Я… первый раз!..

— Первый раз!.. Хорошо дерешься, сын Джери, но не надо унижать противника, будь он хоть сыроед! А ну-ка, замахнись на меня!

Юноша растерянно заморгал длинными ресницами.

— Я не… Я не дерусь со старшими.

— Защищайся, сын Джери! — крикнул Еухор и, подбадривая его, замахнулся мечом.

— Тогда берегись, вождь!

Блеснул меч сына Джери, описав огненный круг. Мгновение — и удар клинка рассек бы обнаженную голову Еухора, но тот успел скрестить с ним свой меч, и брызнувшие искры озарили хмурые лица воинов. Вошедший в азарт сын Джери забыл о том, что перед ним вождь аланов. Он еще раз отскочил назад, прикрыл себя щитом и, подняв над головой отцовский меч, снова ринулся на Еухора, но тот остановил его:

— Молодец, сын Джери! Вижу, ты высоко держишь честь своего славного отца!

Старейшины шли дальше, состязавшаяся молодежь склоняла перед ними свои головы. Еухор подшучивал то над одним, то над другим:

— Мурту, на этот раз придется орудовать двумя руками!

— Справлюсь и одной левой, Еухор.

— Цыборс, подтяни подпруги своей клячи, а не то свалишься с обрыва!

— Будет неплохо, если в полете он прихватит трех-четырех монголов! — пошутил кто-то.

Мягкая улыбка озарила лицо Еухора, а по узкому ущелью покатился хохот. Еухор обратил внимание на худого коня со впалыми боками. На нем восседал такой же худой всадник с длинной журавлиной шеей. Вождь аланов ткнул коня кулаком в бок, тот покачнулся и чуть было не упал вместе со всадником.

— Бечи, ты, наверное, не кормил своего коня с тех пор, как уехал из Уаллагира?

— И то правда, Еухор!.. Ведь Биракан прискакал так неожиданно, что я даже не успел попрощаться с бабушкой Дзегоа.

— Беттыр, спрячь ухо под шлемом, а не то отрубит его татарин… Кодзыр, успел ли ты скосить свои луга? А то будет в бою отвлекаться, вспоминая о них!

— Я их поджег, Еухор, чтоб волки Тохтамыша не пасли там своих коней.

— Ничего, Кодзыр, мы их заставим платить за все… Как у тебя рана на руке, Мамсыр?

— Спасибо, вождь, зажила насечка от татарской сабли.

— Смотри, если мешает, поддержишь нас с тыла.

Еухор повернулся к конной дружине, эхо гор повторяло каждое его слово:

— Аланы, здесь порог нашего дома, нашего двора, где наши женщины воспитывают воинов, хлеборобов, мастеров, сказителей, поющих о наших славных предках, да не лишит их Барастыр чести в своем царстве? Но в нашем дворе, где мы после походов закалываем для дзуара жертвы, в юрте, воняющей конским потом и мочой, сидит хан Тохтамыш. Он попивает кумыс, а нам передает наказ: вложите свои мечи в ножны и используйте их при надобности на трепание шерсти для чекменей и ноговиц, а защиту вашего порога от хромого Тимура передайте мне. Аланы, пусть будет слово ваше прямым, как удар меча. Допустим ли мы это?