Живой обелиск - [37]

— Председатель, отдай мое заявление! — лениво произнес Лекса, неслышно переступив порог конторы.

Арчил ждал этого.

Застывшими глазами он смотрел на Лексу и думал: «Чья теперь очередь? Кто вынет очередной камень из стены, сложенной с таким трудом?»

Все забрали свои заявления. Остались только Иос и Габо, но они не приводили к Арчилу.

Куда же пропал Габо? Почему в тяжкую минуту бросил друга на произвол судьбы?

Председатель метался в четырех стенах. Когда Габо распахнул дверь, у Арчила вырвался радостный крик:

— Дзуака! — Он хотел обнять Габо, но тот отстранил его.

— Неплохую опору ты нашел, — сурово произнес он.

— Гибнем, Габо, очнись!

— Я очнулся, тебе уже не нужны наши с Чипи шеи, ты землю Процентов пашешь быками Цуга!

— Чего ты мелешь, Габо? Разве вы с Иосом не засучивали рукава, чтобы силой отнять этих быков?

— Правду говорят люди: за пять быков и участок, земли Арчил из кулака сделал колхозника!

— Дзуака, скажи мне, зачем ты пришел?

— Я не хочу быть вместе с Цугом в одном колхозе.

Кончилась жизнь, отвернулся от него и Габо! Отрубил бы Арчил собственные руки, предал бы их иссеченной градом земле Процентов, только бы не пошатнулся колхоз, только бы не видеть человека в ярме…

Горе Арчила сочилось из глаз. Плакал председатель. При посторонних он не показал бы своих слез.

— Хорошо, — сказал Арчил. Он встал и засучил рукава.

— Ты мне не чужой, Дзуака. Помнишь, был уговор: моя жизнь принадлежит тебе, а твоя — мне. Ты предал нашу дружбу, предал колхоз, и твоя жизнь должна прерваться…

Он резко ударил Габо кулаком в грудь. Тот закрыл лицо ладонями.

— Арчил! Ты с ума сошел! Успокойся, что ты делаешь!

— И ты меня ударь, Дзуака! Бей! Бей! Я хочу умереть от твоей руки.

— Арчил! Опомнись!

— Бей меня, Дзуака, я хочу умереть вместе с колхозом!

Габо с ужасом смотрел на друга.

Второй удар Арчила пришелся ему в висок, и Габо, покачнувшись, упал перед ним навзничь.

Арчил, потрясенный тем, что только что сделал, бросился на колени перед другом:

— Очнись… Габо, очнись…

Габо лежал безмолвно, с закрытыми глазами.

— Ничего до тебя не доходило, Дзуака! Ты погубил меня… — Арчил поставил друга на ноги, но тот снова упал.

Потом Арчил услышал короткий стон и, подумав, что его обманывает слух, замер в ожидании. Габо открыл глаза, повел ими по сторонам.

— Что? — спросил он. — Почему ты плачешь, как женщина? — Он приподнялся и, вспомнив происшедшее, прохрипел: — Арчил, почему ты хотел убить меня? Я же тебе не кровник.

Арчил молчал, слезы текли по его бледным щекам…

Я посмотрел на дядюшку Иорама и увидел, что на его щеке тоже поблескивает капля. Я отвернулся: нехорошо считать слезы мужчин.

— А где ты был в этот момент? — спросил, глядя в сторону.

— Я? — растерялся Иорам. — Я стоял за дверью…

Я затронул больное место дяди Иорама.

— А если бы Габо не очнулся?

— Бывают же у человека минуты, когда он готов наложить руки даже на себя! — Дядя Иорам скосил глаз на мою записную книжку: — Отметь: на второй день Хута попросил у Цуга быка, чтобы вспахать участок. Цуг отказал.

— Не одолжил быка?

— Нет, — махнул рукой дядя Иорам.

— Но Цуг же хотел быка подарить.

— Это было два дня назад, — сказал Иорам. — Тогда заявление Габо было еще у Арчила. Теперь же земля снова вертелась вокруг сына Хитора…

IV

Присматриваясь к гостю, Цуг то и дело пригублял наполовину выпитый рог. У абрека-ингуша покраснели щеки и набухли веки, как у драчливого быка.

Хангоев снял патронташ и небрежно бросил его на лавку.

— Клянусь солнцем и землей, нашей дружбе придет конец! — сказал он, с трудом ворочая языком.

Хозяин смерил гостя тяжелым взглядом.

— Кто поспешит, тот людей насмешит, Иба…

Хангоев ощупью стал искать застежку на своем чекмене, но не нашел ее, с треском рванул полу и обнажил грудь.

— Я уже давно не стрелял в мишень, винтовка у меня заржавела…

— В мишень Арчил и Габо стреляют не хуже тебя. Помнишь праздник?

Гость вскочил и схватился за револьвер. Цуг, нажав гостю на плечо, усадил его на скамейку.

— Габо не даст себя подстрелить, как куропатку. Не горячись. Пусть отсохнет у меня язык, но кота надо заманить в мешок хитростью.

Хангоев прицелился в потолок.

— Клянусь аллахом, чтобы прихлопнуть Арчила и Габо, лучшего времени не найдем.

Цуг обнял абрека за плечи, сказал слащаво:

— Не дай бог убивать человека! Мы не будем марать руки человеческой кровью!

Абрек уперся в хозяина дома помутневшим взглядом.

— Тогда для чего же у меня руки и оружие?

— Руки и оружие есть даже у сопливых комсомольцев.

Хангоев подпоясался патронташем.

— До сих пор, Цуг, ты удерживал меня своей политикой. Но я не люблю играть в кошки-мышки. Укокошу кунаков и выпью за упокой души усопших…

— Убить Арчила и Габо выстрелом — слишком большая милость для них, — сказал, усмехнувшись, Цуг.

Осоловевший от вина абрек указательным пальцем постучал по собственному лбу.

— Клянусь богом, я уже ничего не смыслю, наверное, твоя арака слишком крепкая!..

— Подстрелишь их, как воробьев, а что толку? Нет, Иба, такая смерть для Арчила и Габо — благодать.

— Подарить иную смерть я не могу.

Цуг сцепил свои костлявые пальцы.

— Сможешь! Схватить за горло и спокойно ждать кончины — вот удовольствие.