Живой обелиск - [18]

— Одна из ран еще и не зажила… Вот она, вот она! — шептал старик как одержимый и судорожно гладил две желтовато-красные буквы, высеченные под старыми зарубками.

Асинет впилась в них раскрытыми от ужаса глазами и, не оглядываясь, побежала домой…

Это была детская шалость, но она дорого обошлась Бибо, Асинет, Хадо, Зауру. Сколько раз я в детстве насекал на стволах вековых буков свои инициалы, не задумываясь, что дерево чувствует боль так же, как человек! Но здесь была боль не одного дерева, не одного человека! «А+Т» — насек кто-то аккуратно. Он даже не успел закончить ножку «Т», и она выглядела как зонт с переломанной ручкой. Тот человек, видимо, не хотел причинить боль старому Бибо, Асинет, Хадо, Зауру. Он забавлялся, как все мальчишки, от нечего делать. А может, он написал инициалы с полной ответственностью перед старым Бибо? Мол, хватит, дедушка, оглядываться на старое… Кто же все-таки их насек и какая магическая сила в них таится? И почему старый Бибо так бережно охраняет их?

Теперь я знал причину своего внезапного похищения, но от этого мне было не легче, потому что у старого дуба обрывалась не только новая дорога. Обрывалось все, что существовало вокруг роковых букв…

VI. ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ЗАУРА

Ночь в горах сгущается быстро, особенно если на небе ни луны, ни звезд и спустившиеся тучи заглушают шум реки.

В раме открытого окна — туманная полоса проливного дождя. Я лежу плашмя и гляжу в густую темноту, надеясь увидеть хоть капли, пляшущие на полугнилой дранке соседнего дома, но во тьме ничего не различить. В диагональном углу комнаты поскрипывает кровать Заура, видно, от него тоже сбежал сон.

Блеснул зигзаг молнии, как фаринк, занесенный над непокорной головой Иально. И опять тишину заполнил до краев протяжный плеск ливня.

— Завтра же уеду домой!

Заур спустил босые ноги на пол.

— Миха, не уезжай! Не оставляй меня одного!

Меня ожег его горячий шепот. Он мне напомнил Хадо, отстраняющего рукой Асинет, с ее мольбой: «Хадо, милый, не уезжай! Не оставляй меня одну!»

— Я среди вас как чужой!

— Я не в лучшем положении, Миха! Боюсь, как бы во второй раз не случилось непредусмотренное…

— Второй раз?

— Да, второй! Брошу я строительство, уйду вместе с Хадо и Асинет.

Заур умолк. За перегородкой, как и вчера, жалобно плакал теленок. Дать бы ему молока, жалко малыша, скучающего в одиночестве. Вчера Кудухон сказала: «Мне не жалко молока, но он когда-нибудь должен стать самостоятельным?»

У бабушки Кудухон острый слух, она утром так и заявила: «Ваш шепот с Зауром в ночной тиши раздается, как треск разожженных сучьев». Заур медлил с ответом.

— Заур, что это за буквы и кто их насекал? — спросил я как можно тише.

— Их писал внук старого Бибо, Таймураз, — буркнул он под одеялом.

— А где он сейчас и почему он оставил свой экскаватор Асинет?

— Кто? — рассеянно спросил Заур.

— Да Таймураз!

Заур резким взмахом сбросил с себя одеяло и прошелся по темной комнате.

— Он лежит там… за старым дубом… спит вечным сном.

Я вдруг провалился в какую-то пустоту. Несколько раз подряд сверкнула молния, но я уже не видел ни капель, пляшущих на дранке, ни вершины Иально, закрытой тучами.

— Как же это, Заур? Почему я не знал? Ведь у дедушки Бибо оборвалась последняя нить. За-а-а-ур! — Подкатившие слезы жгли мне глазницы. Не хватало, чтобы я разрыдался среди ночи!

— Опять этот Хамыц!.. — застряло слово в гортани Заура. Мне стало холодно под пуховым одеялом.

— Он и отсидеть успел, и?..

— Хамыц не сидел. Так захотел Хадо! Он заклинал Асинет и Таймураза… чтоб не сообщали об этом… Жаловаться на него — значит признаться в собственной слабости! Так сказал Хадо. Вылечусь, говорит, сам поговорю с этим ублюдком, не испытавшим тепла человеческого слова. Так и сказал: «тепла человеческого слова»!

Дождь утих. Тишина стала утомительной.

— На седьмой день после выписки Хадо из больницы они пришли ко мне. Все трое — Асинет, Таймураз и Хадо со своими аттестатами зрелости. Это было странно, Миха. Странно, потому что еще вплотную не приходилось мне решать человеческой судьбы, никогда еще не испытывал такого чувства. Впереди стояла Асинет, красивая, как Дзылат[17], не успевшая снять белый бант с длинной косы. Я даже испугался их… пришедших ко мне на работу с аттестатами зрелости. Я всего на восемь лет старше Хадо, всего на восемь, а получилось, будто его судьба зависела от меня, что ли… Худой, еще не оправившийся от ранения, с глубокими запавшими каштановыми глазами, непокорными прядями на лбу… Веснушчатое лицо, дрожащие от волнения руки. Я смотрел на детские, выпяченные губы Хадо и думал: как легко жить с такими людьми, не пугающимися даже самой смерти, но теряющимися в таких простых ситуациях, как вот сейчас…

Где-то во дворе захлопал крыльями петух, вызывающе закукарекал.

— Ты бы посмотрел на Асинет и Таймураза, когда они прибежали к старому Бибо и, положив перед ним деньги, выкрикнули в один голос: «Дада, вот наша первая получка!»

Хадо не с кем было поделиться радостью, он пришел на могилу своего отца и, положив деньги на рыхлую землю, сказал: «Отец, вот мои первые заработанные деньги! Будь уверен, Хадо не опозорит тебя! Хадо купит тебе лекарство, чтоб у тебя в непогоду не ныла рана!» Это мне после рассказывала Асинет…