Жить и умереть в Париже - [14]

Но как же быть с ее почти звериной интуицией, с чутьем, не раз выручавшим ее, безотказно сигнализировавшим о надвигающейся опасности?

Много лет назад, в Москве, послушавшись своих предчувствий, она уговорила Влада уехать из города на дачу. В тот вечер на своей городской квартире был убит их друг, посмеявшийся над Ольгиными страхами. А в Монако? Почему она перебралась в другой отель? Только ли из-за того, что Влад пустился в загул?

Но больше всего Ольгу угнетало, что она теряет контроль над ситуацией, что, чувствуя невидимое преследование, не знает врага в лицо. Ее унижала сама мысль, что жизнь, которой годы назад она едва не лишилась, которую потом выстраивала огромным усилием воли, — опять под угрозой.

Ольга очнулась от легкого позвякивания. Ложечка, которую она держала в руке, мелко стучала о блюдце. Стоп. Надо взять себя в руки. Она решила купить тур, и она его купит. Ольга расплатилась, решительно поднялась, вышла из кафе и через пять минут ее уже приветливо встречали барышни в туристическом агентстве «Новель фронтьер» на улице Мишеле.

* * *

Жан-Марк Дитрон готовил новую оперную партию, довольно трудную. А тут как назло осеннее обострение тонзиллита, да еще, кажется, какая-то инфекция прибавилась. Горло отчаянно болело, связки покалывало, словно иголками. Он приготовил себе болеутоляющий коктейль из теплого молока, сырого яйца, меда и сока алоэ. Этот рецепт, хорошо известный оперным певцам, не раз выручал и его перед ответственными спектаклями. Сделав компресс из салфетки, смоченной в водке, он, обвязавшись теплым шарфом, почувствовал себя лучше. Вот напасть, и совсем некстати, особенно сейчас, когда он готовит долгожданную партию вагнеровского Лоэнгрина. Кроме того, по средам и пятницам он занят в вечерних спектаклях. Ничего не скажешь, хорошее начало сезона!

Жан-Марк Дитрон — лирический тенор Страсбургского оперного театра, не был звездой мировой величины. Даже в масштабе Франции его нельзя было назвать очень известным. Однако в собственном театре его ценили и любили и за талант, и за веселый, неконфликтный характер, и за отсутствие «звездомании», что в оперной, да и вообще театральной среде встречается не так уж часто. Ему было за сорок, возраст, когда, не сделав однажды блестящей карьеры, уже вынужден мириться с существующим положением вещей.

Нельзя сказать, что Жан-Марк особенно удачно распорядился шансом, предоставленным ему судьбой двадцать лет назад, когда после окончания Женевской консерватории он выиграл конкурс и был принят в штат оперного театра Страсбурга. Он более десяти лет отработал в хоре, потом был солистом труппы, правда не основным, и наконец начал получать крупные партии.

Лоэнгрин был звездным часом его карьеры, и к премьерному спектаклю он готовился с особым тщанием.

Сейчас он не имел права болеть, сейчас все жизненные силы должны быть отданы Лоэнгрину. Поэтому он полностью сосредоточился на своем физическом состоянии.

Чуть выше среднего роста, сероглазый, что называется, в теле, как большинство оперных певцов, с уже редеющей волнистой шевелюрой, он не был красавцем, но особый мужской шарм придавал ему очарование, и за глаза все в коллективе называли его «душкой».

Весь театр знал, что лет десять назад Жан-Марк был женат на очень красивой женщине, иностранке, которую обожал, но через год брак распался. Он безумно переживал тогда. Долго был один, но года два назад у него появилась постоянная подруга, Аньес Монсо, балерина из их же театра. Жили они порознь. Ни для кого не было секретом, что Аньес по-настоящему любила Жан-Марка. Однако на роль жены она не претендовала, зная о его так до конца еще и не угасших чувствах к другой женщине.

Когда начинались проблемы со здоровьем, а особенно с горлом, Жан-Марк, как и большинство болеющих мужчин, буквально входил в ступор. Необходимость лечиться делала его на время затворником и человеконенавистником. Он не брал телефонную трубку, не открывал дверь и даже шторы предпочитал задергивать, чтобы солнечный свет не напоминал лишний раз о существовании другой, недоступной ему сейчас жизни.

Жан-Марк возился в кухне с полосканием, когда раздался телефонный звонок. С досадой мотнув головой, он решил не отвечать. Зачем рисковать? Тихо труднее всего говорить по телефону, когда мимикой и глазами нельзя помочь собеседнику понять тебя, и вся нагрузка приходится на голосовые связки. Он подключил автоответчик и пошел в ванную комнату полоскать горло. Услышав приятный женский голос, в котором его абсолютный слух уловил почти неразличимые интонации, напомнившие ему очаровательный акцент его бывшей жены, он внимательно прослушал послание, из которого следовало, что у незнакомки есть некие важные документы от друзей для госпожи Азаровой.

Жан-Марк удивился. Он знал, что подруг у Ольги не водилось, тем более с ее бывшей родины, а круг французских знакомых, где Ольгу знали исключительно под именем Мишель Дитрон, был весьма ограничен. И вообще, почему ее ищут здесь? Может, не знают, что они давно в разводе? Все это было странно. Из рассказа Ольги он помнил, что та одно время скрывалась от людей из так называемой русской мафии, которые убили ее друга. Он никогда не просил ее говорить ему больше, чем она сама хотела сказать. Он был безумно влюблен, женившись, помог ей получить французское гражданство и поменять имя и постарался внести в ее новую жизнь как можно больше света.