Жила в Ташкенте девочка - [42]
Все, что не уместилось в узлы и корзинки, несли мы. Получилось интересное шествие: Володька, сияющий умытой рожицей, одетый, как именинник, в почти новую, на этот раз закрывавшую живот рубашку, марширующей походкой шел впереди. Он нес свою зеленую великолепную граммофонную трубу; Валька с узелком и Глаша, съедаемые завистью, шли по бокам. Вместе с Глашей выступала Галя; они вдвоем держали за ручки маленький медный самовар. Вася и Митя несли корзинки с посудой и почти от самых ворот перестали обращать внимание на нас, мелюзгу.
Что касается меня, то я нисколько не гордилась тем, что мне достался почетный груз — будильник в деревянной оправе. Я бы с удовольствием шла свободно, как счастливчик Полкан. Как всегда в пути, я зевала по сторонам, путалась у всех под ногами и отставала. Дошли до Артиллерийской, и здесь Вася вдруг сказал:
— Иринка, я забыл свой перочинный ножик. Беги скорее, он на этажерке в коробочке. Принеси.
Я хотела возразить, но потом раздумала. Повернулась и пошла обратно, а вся компания расселась в ожидании на скамейке у чужих ворот.
Как хорошо у нас во дворе! И как тихо, когда нас нет. Только Юркин голос тянет в глубине двора свою заунывную жалобу: не взяли.
Я уже протянула руку к двери, как вдруг услышала мамин голос:
— А знаешь, мама, я думаю, это даже хорошо, что вы все Иринке не поверили.
Я отшатнулась от двери и замерла в изумлении.
— Конечно! — продолжала мама. — С твоим горячим характером ты бы еще вспугнула этих негодных обманщиков.
«Уф!» — отлегло от сердца. Оказывается, вот в чем дело. Опять взялась за дверь, но тут бабушкин сердитый голос сказал:
— А я и сейчас не верю тому, что тебе эта выдумщица наплела. Это же все равно что белка на чердаке или зеленая волшебная коробочка.
У меня загорелись уши, и я, прижимая к себе будильник, уселась на крылечке, так и не решившись войти в комнату.
— А ты знаешь, — терпеливо продолжала мама, — когда я сегодня пришла к Сафронову, чтобы рассказать все, что Иринка слышала, оказалось, что там все это уже известно, но некоторые подробности очень пригодились.
Я вскочила с крыльца, улыбаясь во весь рот, и опять потянула ручку двери.
— Выдумщица! — словно не слыша маминых слов, сердито сказала бабушка. — И со двора-то никуда не выходила. «Чурина искать»! Да она ни одного путного слова не сказала! «Он, говорит, жену проглотить хочет. У него, говорит, другая жена — дочь князя!» Ценные подробности!
Я чуть не заплакала от обиды и осталась стоять на крыльце. Мама миролюбиво продолжала:
— Иван Петрович нарочно устроился в детский дом.
— А он и не скрывал, — сердилась бабушка, гремя посудой. — Что ж, ему век на кухне жить? А там ему квартира положена.
— Мама, ты забыла, где детский дом помещается? В доме Череванова, где жил раньше Нияз.
— Нашла врага! — не слушая, твердила свое бабушка. — Семейный человек, приветливый, уважительный. Агафьиного ребенка растит! Не каждый сейчас чужого ребенка кормить-поить возьмется.
— Да пойми же, мама, это для отвода глаз.
— Ах вот оно что! (В комнате стоял звон посуды. Бабушка с силой ставила на место тарелки.) А ты говоришь, она Рушинкера разыскала и ему свои важные новости рассказала. Так он доложил Сафронову?
— Нет.
— Ага! — торжествующе произнесла бабушка. — Да какой человек поверит! Он небось подивился, что за арабские сказки у этой девчонки в голове. Вот и не поверил.
Мама долго не отвечала, потом сказала каким-то особенным, будто охрипшим голосом:
— Не говори мне, пожалуйста, про этого Рушинкера. Вспомнить не могу! И надо же было Иринке встретить именно его! Еще в Москве он вышел из партии левых эсеров, видишь ли, он кое в чем с ними не согласен. Нашлись в Москве люди, которые поверили ему, приняли его в нашу, большевистскую партию. А он кое в чем с эсерами не согласен, а кое в чем согласен! А теперь он кое в чем с нами не согласен! И старых товарищей ему жаль… Он не видит, не понимает, какими предателями его старые товарищи оказались именно здесь, в Ташкенте! Сколько настоящих коммунистов погибло здесь во время осиповского мятежа, пока эсеры подсчитывали, в чем они согласны с нами, а в чем — с военкомом Осиповым! И теперь его старые товарищи творят настоящую контрреволюцию, и я не очень-то уверена, что он им не расскажет, не предупредит. Глупая маленькая Иринка! Да ведь что же ей было делать, когда никто не поверил! А Рушинкер-то как раз и поверил. Ну, успокойся, может, еще все будет хорошо.
Я прижимала к груди будильник, но его тиканье
заглушали удары моего сердца… Меня одолели противоречивые чувства: жалость к самой себе и горький стыд, только поэтому я забыла заплакать. А мамин голос стал опять ласковым и звонким:
— В первый раз мы ездили в кишлак без Нияза. Представляешь, я сама кое-что переводила. И еще приятной эта поездка была потому, что в том кишлаке нас уже знали. Люди там очень хорошо к нам относятся. Пожалуй, можно сказать, что у нас появились друзья. Когда я пришла в один двор, туда сбежалось много женщин. Сбросили паранджи, расспрашивали меня, сами много о себе рассказывали. Я сначала стеснялась разговаривать по-узбекски, а потом поняла, что могу уже почти свободно и без переводчика говорить. В этот раз я сделала одно удивительное открытие: я воображала, что первая расскажу людям о Ленине. Оказывается, его имя передается в народе от человека к человеку. Старые женщины спрашивают о его здоровье, молодые говорят, что Ленин борется за их свободную жизнь… Я им рассказала о том, какой хотят сделать коммунисты жизнь узбечки. Ох, мама, мне кажется, что я самая счастливая оттого, что мне доверили такую важную работу!
