Жила в Ташкенте девочка - [41]

— Тетя Лена, — подбежал Володька-Лунатик к маме, — Иринка пойдет нас провожать. Все пойдут. Иринка понесет будильник. А я сильный! Я понесу граммофонную трубу. И Валя и Галя — все, все пойдут.

Мама ответила:

— Хорошо бы Иринка осталась дома, а?

Я успокоенно кивнула и повисла на маминой руке. Нет, не хотелось мне идти в дом, где хозяйничал Булкин. И все получалось так, как я и предполагала: мама не пустит.

Вдруг все испортил Вася:

— Мама, отпусти Иринку, и я пойду с ними. Мы проводим и сразу вернемся. Мне нужно проводить, понимаешь? Ведь там такой парк!

Может, мама и поняла, а я нисколько. Почему Васе нужно проводить Лунатика? Они совсем не были друзьями. Из всех моих ровесников Вася замечал, пожалуй, только Глашу, потому что она лучше всех лазила на деревья, крыши и заборы; она сама всех задирала, но уж зато никогда не хныкала. Вася, разумеется, и с ней не разговаривал, но снисходительно поглядывал на ее выходки, ставя мне в пример ее ловкость и твердость. А Лунатик… Он, случалось, ревел на весь двор, да и нос у него часто бывал мокроват… Вася не умел прощать людям такие слабости.

А сегодня вдруг ему надо проводить Лунатика… Странно. И странно еще то, что мама посмотрела на Васю, подумала немного и согласилась.

ОКАЗЫВАЕТСЯ, ЦАРЯ ИЗ-ЗА МЕНЯ ПРОГНАЛИ

За столом собралась вся наша семья. Это был очень хороший обед. Правда, Вася был чем-то озабочен, все глядел через мою голову в окно, не слыша, о чем говорилось за столом. Зато Вера и Таня были веселы и разговорчивы. Что же касается мамы, то она казалась самой молодой, то и дело вскакивала, обнимала бабушку, ерошила мне волосы, вспоминала, как Таня, когда была совсем маленькой, выстригла из оконной занавески кружочки. Бабушка раскладывала по тарелкам шавлю, — она по праздникам всегда кормила нас узбекской едой, а ведь мамин приезд и был праздником. Сияла от радости и все равно ворчала — такая уж была наша бабушка. И так как все мы, наверное, ей немножко уже надоели, она сегодня занялась мамой.

— Ах ты, Лена, Лена! Мыслимо ли дело так жить на свете, — говорила она, ставя перед мамой тарелку. — Уж так водится от начала света, что мать живет для детей и все делает для детей. Твоя беда, что ты молодая с малыми детьми вдовой осталась, тебе надо самой им на хлеб зарабатывать. Так ты найди себе такую работу, чтоб они у тебя на глазах были. Чтобы они на тебя, а ты на них радовалась. А ты…

Все в таком роде говорила бабушка. А я думала о том, какие счастливые дети, с которыми мамы бывают не один день изредка, а всегда. Я соглашалась с бабушкой и думала, что будет отвечать мама на эти правильные слова. Любой ответ будет просто отговоркой. Она любит нас, но она особенная, ее все куда-то тянет. Но и такая она лучше всех.

Мама улыбалась и смотрела на меня. Она, кажется, угадывала мои мысли.

— Все матери живут для своих детей, — сказала мама. — А я такая же, как все, и тоже все делаю для своих детей. Всё. Ну понимаете, каждое мое дело делаю для Васи и Иринки… И раньше, еще до революции, когда было еще труднее, я тоже все делала для них. И не только я. Все, что делали большевики, — это было для детей. Для будущего поколения.

— Что же это? — спросила Вера.

— Да всё. Создавали свою партию, боролись против капиталистов, объединяли рабочих, разъясняли им правду о том, кто им враг, а кто может помочь. Мы знали, что настоящее счастье не всякий из нас увидит. Ведь сейчас мы только еще начинаем строить новую, справедливую жизнь. И рабочие, вступая в партию, тоже боролись против той, царской, власти, — для кого? Для своих детей. Неужели не ясно? Боролись против царя, против войн, погибали в революцию — и все для кого? Вот, например, для тебя, растрепка моя! — Улыбка продолжала освещать мамино лицо, и поэтому все, что она говорила, казалось радостным. Она не убирала руку с моего плеча, а я старалась повернуться так, чтобы прижаться щекой к ее ладони.

— Мама, — сказала я, ловя ее взгляд. — А что, и царя из-за меня, что ли, прогнали?

— Вот именно из-за тебя. Чтобы тебе по-другому жилось: без царя, без помещиков. И сейчас для тебя стараемся, чтобы тебе жить среди людей счастливых, здоровых.

Мама говорила, смеялась, как бы превращая разговор в шутку. Я взглянула на Васю и увидела, что он устремил на маму серьезные блестящие глаза. Тут я поняла, что мама опять, как всегда, была права и ее веселые слова не были отговоркой. Кажется, это поняла и бабушка, по крайней мере, она, сложив руки на коленях, молчаливо и задумчиво слушала маму.

После обеда мама с Васей вышли на крыльцо, и, когда я было сунулась за ними, Вася, словно забыв свой недавний ласковый порыв, повернул меня за плечи и, втолкнув обратно в комнату, закрыл за мной дверь. Оторопелая, я прислушалась, но ни слова не разобрала из того, что мама вполголоса, почти шепотом, сказала Васе. Я уже приготовилась как следует обидеться, но тут дверь открылась, и Вася позвал меня:

— Ладно, иди уж. Я пошутил.

А мама улыбалась, и у меня прошла охота дуться.

Мы отправились провожать Лунатика. Мама вышла за калитку и, помахав на прощание, сказала:

— Чтобы засветло домой, понял, Вася? И Иринка чтобы не купалась в незнакомом месте.