Жестокий эксперимент - [18]
Он держал меня за плечи и смотрел, как я постепенно слабела. И не было в его взгляде ни капли сострадания. Этому роботу требовалось вернуть на место непутевую пациентку. Он выпрямился и отошел за диван.
Зачем так? Почему нельзя было договориться? Дмитрий Игоревич придерживал меня за плечи сзади. В этом не было никакой необходимости. Сил во мне не осталось.
Я видела большие черные глаза Екатерины под аккуратными бровями, высокие скулы и худые щеки. Она мне кого-то напоминала, как и тот снимок, который она держала в руках. Он что-то значил, но я никак не могла вспомнить, что именно.
– Я верну вас в палату. Вы еще не готовы, – сказал Дмитрий Игоревич перед тем, как я вырубилась.
3
Яркая вспышка ударила по глазам, и я зажмурилась. Мои веки кто-то с усилием пытался разлепить. Это был мой врач. Он выключил чертов фонарь, шепнул медсестре что-то на своем медицинском языке, и та защелкала кнопками на огромном белом приборе, к которому была присоединена моя голова.
– Ольга, просыпаемся, – доктор снова полез в мои глаза с фонарем.
Да проснулась я уже. Отвали, наконец! Или выключи свой дебильный фонарь!
Язык не слушался, и послать доктора вслух не вышло.
Он отлепил какой-то провод от моей головы, и я смогла осмотреться. Снова меня окружали белые стены палаты.
Кровать зажужжала, спинка приподнялась. Медсестра сунула мне под голову подушку, и стало страшно неудобно. Зато я могла разглядеть доктора, медсестру и эту палату-коробку получше.
Доктор стоял возле меня и смотрел в крохотный монитор с разноцветными линиями. Медсестра подошла к нему и тоже уставилась в монитор.
И я почти все вспомнила. Почти. Кое-что еще казалось сном. Например, та странная история про корабль, который оказался больницей, но потом выяснилось, что это не больница, а Институт, куда я пошла по собственной воле.
– Как вы себя чувствуете? – спросил доктор, не отрываясь от монитора.
– Паршиво.
Зато честно.
– Ваш контракт подошел к концу, я буду сопровождать вас в период реабилитации.
Если бы мне рассказали про машину времени, я бы не удивилась.
– У вас могут возникнуть вопросы. Я зайду к вам через пару часов.
Я уже была в подобной палате и слышала эти шаблонные фразочки. Пришлите ко мне человека, а не автомат с ограниченным набором слов.
Вокруг меня ходила медсестра, не та, которая заглядывала ко мне в прошлый раз. Ее волосы, выкрашенные в светло-желтый противный цвет, были собраны в хвост. Она отключила все приборы и ушла, пожелав мне скорейшего пробуждения.
Я лежала, глядя в пустую белую стену напротив, и корила себя за необдуманный побег. Поговорить с Михаилом все равно не удалось. Не следовало заваливаться в гости к дамочке, которая меня уже однажды сдала. Надо было подкараулить красавчика у подъезда. Он наверняка бы вернулся домой поздно вечером или вышел бы на улицу утром. Существовала вероятность, что он куда-то уехал, и я бы его не дождалась, но мне не хотелось о ней думать.
Дмитрий Игоревич пришел через два часа, когда обе черные стрелки на белых часах указывали на двенадцать. У него что, будильник сработал? Такой пунктуальный!
– Меня зовут Дмитрий Игоревич, и я буду…
– …сопровождать вас в период реабилитации. Я уже выучила эту фразу. Придумайте что-нибудь новенькое.
Снова эти дебильные слова. Неужели он всем пациентам говорит одно и тоже? Свихнуться же можно!
– В следующий раз обязательно, – ответил он и отвернулся к прибору, из которого торчал какой-то листок.
Чувак, прости, я немного не в себе. До сих пор не верю, что у нас родился ребенок, а потом случился роман, который мы скрывали. Бред какой-то.
– В период действия контракта ваш мозг искажал реальность, трансформировал факты, и вы воспринимали информацию в наиболее интересном для вас свете.
А попроще можно? У меня были глюки?
Нет, док, это вряд ли. Такой бред даже моя больная фантазия не смогла бы выдать. Это ты с другими докторишками перемудрил во время идиотских опытов.
– Посмотрите внимательно на лампочку над входной дверью. Какого она цвета?
– Зеленого, – ответила я.
– Значит, ваш мозг воспринимает реальность такой, какая она есть. Мы можем начать мероприятия по выводу вас из трансформированного состояния.
Эй, я не медик, давай говорить на понятном мне языке!
– А что там про искаженную реальность? – уточнила я у умника. Он стоял рядом и что-то записывал в мою карту.
– Расскажите, что вы помните, – попросил он, не отрываясь от карты.
Начать с дурацкой истории про корабль? Или спросить про нашего ребенка?
– У нас с вами случился роман.
Наверное, я покраснела. Доктор поправил очки, но от моей карты не оторвался. Так было даже лучше. Если бы он взглянул на меня, то я бы не выдержала и раскричалась бы. Начала бы махать руками и убеждать, что ничего не помню, больше не хочу с ним иметь ничего общего. Любовь, если и была, то уже прошла. Прости-прощай. И все в таком духе. И попросила бы прислать ко мне другого врача. Какую-нибудь женщину. А то мало ли что.
– Вы не должны стесняться своих мыслей и образов. Просто расскажите, что помните.
Благо, я не помнила пикантных подробностей того, что между нами происходило: ни поцелуев, ни чего покрепче.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».