Жернова. 1918–1953. За огненным валом - [32]
Этот поцелуй жег лейтенанта Красникова до сих пор.
Часы показывали ровно восемь, но артиллерия огня почему-то не открывала. Лейтенант Красников, хотя и хорошо различал в свете занимающегося серенького утра быстро бегущую секундную стрелку, все же, словно не веря своим глазам, поднес часы к уху, услыхал отчетливое тик-тик-тик и огляделся.
Солдаты его роты, припав к стенкам окопов, напряженно вглядывались в сторону немецких позиций, до которых было метров четыреста. И там, над немецкими позициями, туманной дымкой висела чуткая тишина.
Может, отменили атаку? Тогда должны предупредить… Черт знает что такое! От такого ожидания с ума можно сойти.
Не за себя нервничал лейтенант Красников, а за своих солдат, для многих из которых предстоящий бой — первый бой в их военной карьере. Перегорят мужики в ожидании, сломаются раньше, чем шагнут из окопа. Некоторые сегодня и так глаз не сомкнули, на нерве держатся.
— Федоров! — окликнул Красников связного. — Сбегай на капэ, узнай, что там у них!
Федоров отпрянул от стенки окопа и, пригнувшись, побежал на командный пункт батальона, занимающего здесь оборону.
Бойцы провожали его молчаливыми взглядами, расслаблялись, опускались на дно окопа. Некоторые принялись крутить цигарки.
Вернулся Федоров и доложил, что полковое начальство само не знает, что случилось, но атака не отменена, а лишь отложена на неопределенное время, роте оставаться на исходных позициях и ждать.
Команда тут же была передана по цепи, и Красников присел на дно окопа. Он вынул из планшетки карту-километровку и еще раз принялся изучать направление атаки, обозначенное синей стрелой.
Глава 15
На КП дивизии генерал Валецкий пил чай. Это он отдал приказ отложить атаку штурмовиков на полчаса. Дело в том, что лесистая долина, по которой предстоит им наступать, затянута туманом, и даже в стереотрубу видны лишь островки деревьев, будто плавающие среди застывших пенных водоворотов. А Валецкий хотел еще раз своими глазами увидеть, как будет проходить не учебная, а настоящая атака за огненным валом. Более того, у него была мысль устроить не банальную разведку боем, а попробовать вклиниться в немецкие порядки километров на пять и, таким образом, нависнуть над левым флангом их танковой дивизии. Немцы непременно захотят этот клин выбить, потому что он будет мешать им маневрировать, втянутся в бои, ослабят другие участки, а через два дня его армия начнет наступление на главном направлении всеми имеющимися в ее распоряжении силами, и немцы, сгрудившись на правом фланге, попадут в котел. Пусть это будет небольшой котел, но… но по топору и топорище. Поэтому Валецкий приказал довести численность роты штурмовиков, которую наблюдал на учении и командир которой понравился ему своей молодцеватостью и юношеской восторженностью — этот полезет хоть черту на рога, — до двухсотпятидесяти человек, дать им с десяток ручных пулеметов, противотанковые ружья и в достатке боеприпасов. Если атака удастся, то вслед за штурмовиками пойдет стрелковый полк с приданной ему артиллерией и ротой танков. Их задача — закрепиться на новых позициях. Ну а если не получится — не беда: тогда это будет просто разведка боем. В любом случае он должен видеть, как развивается атака, чтобы учесть все неожиданности, могущие возникнуть во время предстоящего наступления.
А между тем из хмурого утра прорезался серый день. Стали хорошо видны ползущие над самой землей неряшливые космы облаков. Где-то за ними пряталось солнце, но где именно, определить было нельзя. Ночью прошел скупой снег и выбелил лежащую впереди равнину, припудрил оспины воронок от снарядов и мин, черные строчки немецких окопов. Тишина стояла такая, будто и войны нет совершенно, лишь вдалеке где-то погромыхивало, словно ворочалось что-то большое и сонное.
Но дернулась земля, разноголосый стон возник в сером небе, воздух стал плотнее, сжал голову и плечи, придавил к земле, его хотелось разгрести руками. Через мгновение перед немецкими окопами вздыбилась земля гигантскими пузырями, из которых брызнули черные и багровые стрелы; бурый дым, расползаясь, начал затягивать купы деревьев, окопы, какие-то полуразрушенные строения.
Красников глянул на часы: стрелки показывали восемь сорок пять.
Еще минута — и гряда разрывов, но более мелких, выросла метрах в стапятидесяти перед нашими окопами, тут же взлетели сигнальные ракеты, и Красников не заметил, как очутился наверху. И двести с лишним его бойцов вместе с ним. Даже пулеметчики со своими пулеметами и пэтээровцы с длинными, как оглобля, ружьями не замешкались, как обычно, тоже вымахали наверх вместе со всеми. А сзади освободившиеся окопы уже густо заполняли каски второго эшелона.
Что-то горячее обдало грудь лейтенанту Красникову, и он то ли прошептал, то ли прокричал, не слыша собственного голоса в адском грохоте:
— Милые мои, хорошие, ну, вперед!
Два огненных вала — тот, что бушевал над немецкими окопами, и тот, что двигался впереди роты, — сошлись и, кромсая землю, трамбуя и сотрясая ее, двинулись дальше, ко второй линии окопов.
Кажется, только что выбрались из своих окопов, а вот уж и немецкие, и в них никого — ни единого фрица, ни живого, ни мертвого. И окопы не так чтобы разворочены, а лишь кое-где, даже странно как-то, и все хочется оглянуться назад: вдруг ударят в спину, выбравшись из своих нор. Но солдаты деловито прочесывают ходы сообщения, швыряют в блиндажи и доты гранаты — и дальше, дальше, не задерживаясь, не отвлекаясь, оставляя подчищать второму эшелону.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
Художественно-документальная повесть о первом русском кругосветном путешествии шлюпов «Надежда» и «Нева» под командованием И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского, предпринятом в 1803–1806 гг. для снабжения колоний в Русской Америке.
Пугачёвское восстание 1773–1775 годов началось с выступления яицких казаков и в скором времени переросло в полномасштабную крестьянскую войну под предводительством Е.И. Пугачёва. Поводом для начала волнений, охвативших огромные территории, стало чудесное объявление спасшегося «царя Петра Фёдоровича». Волнения начались 17 сентября 1773 года с Бударинского форпоста и продолжались вплоть до середины 1775 года, несмотря на военное поражение казацкой армии и пленение Пугачёва в сентябре 1774 года. Восстание охватило земли Яицкого войска, Оренбургский край, Урал, Прикамье, Башкирию, часть Западной Сибири, Среднее и Нижнее Поволжье.
Череванский Владимир Павлович (1836–1914) – государственный деятель и писатель. Родился в Симферополе, в дворянской семье. Сделал блестящую карьеру: был управляющим московской контрольной палатой; в 1897 г. назначен членом государственного совета по департаменту государственной экономии. Литературную деятельность начал в 1858 г. с рассказов и очерков, печатавшихся во многих столичных журналах. Среди них особое место занимал «Сын отечества», где в дальнейшем Череванский поместил многочисленные романы и повести («Бриллиантовое ожерелье», «Актриса», «Тихое побережье», «Дочь гувернантки» и др.), в которых зарекомендовал себя поклонником новых прогрессивных веяний и хорошим рассказчиком.
Историческое сочинение А. В. Амфитеатрова (1862-1938) “Зверь из бездны” прослеживает жизненный путь Нерона - последнего римского императора из династии Цезарей. Подробное воспроизведение родословной Нерона, натуралистическое описание дворцовых оргий, масштабное изображение великих исторических событий и личностей, использование неожиданных исторических параллелей и, наконец, прекрасный слог делают книгу интересной как для любителей приятного чтения, так и для тонких ценителей интеллектуальной литературы.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".