Жернова. 1918-1953. Вторжение - [39]
— Почему в обратную? — удивился лейтенант Головня.
— Интуиция, — усмехнулся в темноте старший лейтенант Всеношный. И пояснил: — Немец как рассуждает? Раз окруженцы, значит, пойдут на восток. Ну, а если найдется среди них кто поумнее, тогда… Да, вот еще что: командирам взводов в бой вступать лишь в крайнем случае: все видеть, все слышать и руководить. А теперь поднимаем людей и распределяем их по машинам. Все ясно?
— Я-ясно, — прозвучал чей-то хрипловатый голос.
— Это не ответ: не слышу уверенности. А без уверенности нечего браться за дело.
— Ясно, товарищ старший лейтенант! — повторил тот же голос, но уже в другой тональности. — Со сна это у меня.
— Ну то-то же. Довести задачу до каждого бойца. До полной ясности. Чтобы не было ни суеты, ни медлительности. В этом залог успеха. Иначе нас перестреляют, как кроликов.
На небе меркли звезды, рдело одинокое облако, за которое зацепился узкий серп месяца. Лес плавал в тумане, туман из него полз на дорогу, обволакивая горбатые силуэты машин. Покашливали от предутренней свежести часовые, топчась на обочинах. Из-под машин слышался разноголосый храп. Где-то неподалеку, в таинственной черноте леса, монотонно ухала то ли сова, то ли еще какая-то птица. Часовые прислушивались, поглядывали на восток, торопя солнце.
Хрустнула в тумане ветка. Совсем близко.
— Вэр ист да? — тихо спрашивает часовой, вглядываясь в темноту: он не уверен, что там скрывается опасность, еще меньше ему хочется терпеть потом насмешки от своих товарищей, если он разбудит их громким и неоправданным криком.
Да и откуда здесь русские? Одни перебиты, другие в плену, немецкие войска уже далеко за Каунасом, при этом все мосты целехоньки, ни один из них русские не успели взорвать, поэтому понтонная рота движется в глубоком тылу, то и дело застревая в гуще армейских обозов, практически в полной безопасности. Вот так же двигались по Бельгии и Франции, среди цветущих садов, нетронутых войной городов, с открытыми магазинами, кафе и ресторанами. И здесь, в России, надо думать, будет то же самое. Потому что лишь безумцы и фанатики могут сопротивляться немецкой армии, покорившей всю Европу. Югославы и греки попробовали — и захлебнулись собственной кровью.
Ползет туман, ухает сова. С запада, со стороны Пруссии, наплывает густой гул летящих самолетов.
Часовой поправил на плече винтовку, пошел вдоль машин.
Сова вдали вскрикнула и будто заквохтала.
Хрустнул гравий на обочине: наверняка кто-то проснулся по нужде. Удар по голове, вспышка света — и глухая тьма.
Хруст, шорохи, хриплое дыхание, глухие удары, испуганные вскрики, хрипы, приглушенные ругательства… выстрел, другой, очередь из пулемета, взрыв гранаты, вспышка света, еще и еще… мелькают тени, отрывистые команды на немецком, на русском… Пожар все разрастается, рвутся баки с бензином, жуткие крики обожженных людей, густые пулеметные очереди — кошмар, от которого можно сойти с ума.
На другою ночь старший лейтенант Всеношный со своим отрядом, в котором осталось тридцать девять человек, вплавь переправился через Неман. Пятерых вынесли из огня и похоронили в лесу. Двоих раненых несли на импровизированных носилках. Зато все были вооружены винтовками, а добытые в ночной схватке четыре пулемета давали уверенность, что даром свои жизни они не отдадут.
Всеношный вел свой отряд в Беловежскую пущу, в Белоруссию, где надеялся найти опору среди родных не только по крови, но и по духу людей.
Глава 20
Сталин вызвал начальника Генштаба Красной армии генерала Жукова в Кремль во второй половине дня 22 июня.
— Вы служили в Киевском военном округе, — заговорил он, неторопливо расхаживая по кабинету. — Вы знаете тамошние условия. Немцы, судя по всему, основной удар наносят именно там. На других направлениях, в том числе и в центре, отвлекающие. К сожалению, у командующего фронтом Кирпоноса слишком мал опыт управления большими массами войск. Летите в Киев, оттуда в штаб фронта, помогите Кирпоносу отразить удар немцев и нанести им поражение. Если вам удастся это сделать, противник ослабит давление в других местах.
— А как же Генштаб, товарищ Сталин?
— Мы как-нибудь обойдемся здесь и без вас. Не теряйте времени, вылетайте сейчас же! — с раздражением ответил Сталин.
До Киева Жуков летел самолетом. Солнце висело по левому борту, протягивая в иллюминаторы желтые пальцы. Внизу белыми клочками ваты появлялись и пропадали редкие облака. От них на далекой земле лежали темные тени, укрывающие то кусок леса, то часть реки, то нежно-зеленый лоскут зреющего жита, то сгрудившиеся среди полей и лесов серые коробочки какой-нибудь деревеньки, очень похожие на ту, в которой он родился и провел первые годы своей жизни.
Но Жуков видел и не видел то, что проплывало внизу и по сторонам: он мысленно вглядывался в карту западной части страны, переваривая в голове последние сообщения с фронтов. Более-менее ясным положение казалось на Южном фронте и Юго-Западном. На Южном во многих местах противник либо был отброшен на исходные позиции, либо продвинулся вперед весьма незначительно. Скорее всего южное направление не самое главное. К тому же, командование Южного фронта успело подготовиться. На Юго-Западном немцы основной удар, судя по всему, наносят на Житомирском направлении. Что касается Западного и Северо-Западного фронтов, то картина здесь представляется не отчетливо, однако тот факт, что связь с войсками практически отсутствует, говорит либо об очень сильном ударе немцев, либо о полной растерянности командования этих фронтов, либо о том и другом, вместе взятом.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Второе издание. Воспоминания непосредственного свидетеля и участника описываемых событий.Г. Зотов родился в 1926 году в семье русских эмигрантов в Венгрии. В 1929 году семья переехала во Францию. Далее судьба автора сложилась как складывались непростые судьбы эмигрантов в период предвоенный, второй мировой войны и после неё. Будучи воспитанным в непримиримом антикоммунистическом духе. Г. Зотов воевал на стороне немцев против коммунистической России, к концу войны оказался 8 Германии, скрывался там под вымышленной фамилией после разгрома немцев, женился на девушке из СССР, вывезенной немцами на работу в Германии и, в конце концов, оказался репатриированным в Россию, которой он не знал и в любви к которой воспитывался всю жизнь.В предлагаемой книге автор искренне и непредвзято рассказывает о своих злоключениях в СССР, которые кончились его спасением, но потерей жены и ребёнка.
Наоми Френкель – классик ивритской литературы. Слава пришла к ней после публикации первого романа исторической трилогии «Саул и Иоанна» – «Дом Леви», вышедшего в 1956 году и ставшего бестселлером. Роман получил премию Рупина.Трилогия повествует о двух детях и их семьях в Германии накануне прихода Гитлера к власти. Автор передает атмосферу в среде ассимилирующегося немецкого еврейства, касаясь различных еврейских общин Европы в преддверии Катастрофы. Роман стал событием в жизни литературной среды молодого государства Израиль.Стиль Френкель – слияние реализма и лиризма.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сюжетная линия романа «Гамлет XVIII века» развивается вокруг таинственной смерти князя Радовича. Сын князя Денис, повзрослев, заподозрил, что соучастниками в убийстве отца могли быть мать и ее любовник, Действие развивается во времена правления Павла I, который увидел в молодом князе честную, благородную душу, поддержал его и взял на придворную службу.Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
«По понтонному мосту через небольшую речку Вопь переправлялась кавалерийская дивизия. Эскадроны на рысях с дробным топотом проносились с левого берега на правый, сворачивали в сторону и пропадали среди деревьев. Вслед за всадниками запряженные цугом лошади, храпя и роняя пену, вскачь тащили пушки. Ездовые нахлестывали лошадей, орали, а сверху, срываясь в пике, заходила, вытянувшись в нитку, стая „юнкерсов“. С левого берега по ним из зарослей ивняка били всего две 37-миллиметровые зенитки. Дергались тонкие стволы, выплевывая язычки пламени и белый дым.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…