Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти - [27]
Жуков глянул на карту и понял, что карта устарела на несколько дней, что в ней и сам господь бог не разберет, где и что сейчас происходит. Но у него не было ни желания разбирать с кавалерийским маршалом сложившуюся обстановку, ни времени.
— Сталин просил меня передать вам, чтобы вы прибыли в штаб Резервного фронта и связались со Ставкой, — сообщил он и спросил: — Где сейчас противник, знаете?
— Позавчера чуть ни нарвались на него за Юхновым. Еле ноги унесли. Юхнов, скорее всего, уже у немцев. Думаю, не сегодня завтра их танки появятся и здесь.
— Ладно, разберемся, — буркнул Жуков себе под нос, тиснул Буденному руку и покинул кабинет.
Глава 16
Восточнее Юхнова шел бой. Пограничники и курсанты подольских военных училищ, вооруженные винтовками, буылками с горючей смесью и гранатами, при поддержке немногочисленной артиллерии второй день, закрепившись на восточном берегу реки Угры, отбивали атаки немцев, пытавшихся переправиться через реку и восстановить взорванный мост. Жуков понял, что долго они здесь не продержатся, а других войск поблизости нет. Правда, в лесу за Медынью он неожиданно обнаружил танковую бригаду, томящуюся без дела в ожидании приказа, о которой, судя по всему, забыли. Жуков приказал командиру бригады занять оборону по реке Шаня и удерживать противника сколь возможно долго, а сам отправился в район Калуги, где, по слухам, дрались части Пятой стрелковой дивизии и остатки Сорок третьей армии.
Да, дрались, и тоже почти без артиллерии, не говоря о танках и авиационном прикрытии. И, разумеется, без связи со штабом фронта, без руководства, дрались потому, что не могли не драться. Однако и здесь они долго не продержатся, отступят, но сколько их отступит, и дадут ли немцы им отступить — еще вопрос. Следовательно, надо срочно подтягивать резервы откуда можно и сосредоточивать их на Можайской линии обороны, иначе немец беспрепятственно дойдет до самой Москвы.
Вечерело. Возвращались назад. Проезжая Детчино, увидели во дворах красноармейцев. Иные были ранены, но большинство выглядели здоровыми, хотя и порядком изможденными.
— Спроси у них, что за часть, — приказал Жуков лейтенанту из собственной охраны.
Тот выбрался из машины, подошел к небольшой группе, толпящейся возле колодца.
— Товарищи бойцы! Вы из какой части? — спросил лейтенант.
— Из разных, — неохотно ответил один из них.
Другой, постарше, с сержантскими треугольничками в петлицах, пояснил:
— Из окружения мы, велели идти на сборный пункт. Вот и идем. — И вдруг озлобленно: — Вот и идем, как скоты! Ни тебе пожрать, ни тебе чего! Начальство укатило, шкуру спасает, а мы, значит, сами по себе! Это что, армия? Говно это, а не армия! Фриц нас лупит в хвост и гриву, а нам и стрелять нечем. Докомандовались, мать вашу в портянку! Так и скажи своему начальнику. А то, вишь ты, сидит себе кум королю, вылезть и с народом поговорить — ему не с руки. А тоже: советская власть! Куда там! Тьфу!
— Вы эти паникерские разговоры бросьте, товарищ сержант! — вспыхнул лейтенант. — Там, под Калугой, ваши товарищи насмерть бьются…
— Ты-то не шибко бьешься. Ты-то пристроился начальству сапоги чистить, а еще указываешь нам, что и куда. Пошел к …ой матери!
— Да я вас… — побледнел лейтенант и хватанул рукой за кобуру.
Но сзади прозвучал резкий голос Жукова:
— Лейтенант, отставить!
Лейтенант оборотился.
Жуков стоял возле машины, фуражка на глаза, тяжелый раздвоенный подбородок устремлен вперед. Он стоял, широко расставив ноги, руки за спину, во всей его плотной фигуре чувствовалась властная сила — и красноармейцы невольно подтянулись и молча уставились на незнакомого генерала.
— Как твоя фамилия? — спросил Жуков, не отрывая взгляда от пожилого сержанта.
— Чебрецов, товарищ генерал. Командир отделения тысяча двести сорокового полка триста пятьдесят восьмой стрелковой дивизии. Идем аж с-под Вязьмы. Прошлой ночью проскочили мимо немца, вышли к своим. Теперича нам велено идти в Наро-Фоминск, там, сказывали, сборный пункт, энкавэдэ проверит, кто есть кто, и отправит по частям.
— А где ваше оружие?
— А забрали. Сказали, что в частях нехватка, а нам новое дадут.
— Сколько вас? Командиры есть?
— Человек сто пятьдесят. Из командиров никого нету, товарищ генерал. Был капитан, так он раненый, уехал вперед. Сами по себе идем. — И, зло усмехнувшись: — Христарадничаем.
— Где фронт переходили?
— У Климова Завода,
— Немцев видели?
— У Климова Завода, считай, никаких немцев нету. Одни заградотряды на мотоциклах и бронетранспортерах. А по шоссе много танков в эту сторону двигалось — это видели.
— А наши части там есть?
— Рота какая-то в окопах сидит, старший лейтенант командует. И тот не знает, что ему делать: дальше сидеть или отходить. Им винтовки и немецкие автоматы и отдали. Потому как у них одна винтовка на три человека. А больше никого не видели.
— Хорошо, сержант Чебрецов. Будете за старшего. Ведите людей в Малоярославец. А насчет того, что Красная армия говно, так в этом ты не прав. Ты и есть Красная армия, а себя уважать надо, иначе любая шавка укусить сможет. Вместе будем возрождать нашу армию, товарищ Чебрецов. Одни генералы ничего сделать не смогут, если у солдата нет ни воли к борьбе, ни любви к своему отечеству. Веди, Чебрецов, людей. Но не толпой, а чтобы видно было, что армия идет, а не говно плывет по дороге: народ на вас смотрит. Скажешь, что получил такой приказ от генерала армии Жукова. Бог даст, свидимся.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
Остров Майорка, времена испанской инквизиции. Группа местных евреев-выкрестов продолжает тайно соблюдать иудейские ритуалы. Опасаясь доносов, они решают бежать от преследований на корабле через Атлантику. Но штормовая погода разрушает их планы. Тридцать семь беглецов-неудачников схвачены и приговорены к сожжению на костре. В своей прозе, одновременно лиричной и напряженной, Риера воссоздает жизнь испанского острова в XVII веке, искусно вплетая историю гонений в исторический, культурный и религиозный орнамент эпохи.
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".