Жернова. 1918–1953. Обреченность - [61]
Тихий, задыхающийся смех был ему ответом.
– Ну и клоун же ты, Никита Сергеевич. Тебе в балагане выступать – самое твое призвание. Ты-то не только Киев сдал с превеликим удовольствием, но и всю Украину! Так что помалкивал бы… – Кузнецов медленно поднялся и, глядя на Абакумова: – Велите отвести меня в камеру. У меня нет желания быть балаганным помощником этого клоуна.
И пошел к двери.
– Ты, сука недорезанная, еще пожалеешь о своих словах! – кликушески вскрикнул Хрущев ему вслед, побагровев так, что даже шея стала красной, а редкие волосы на круглой голове его встали дыбом.
Когда дверь за Кузнецовым закрылась, Хрущев, все еще не успокоившийся, некоторое время пыхтел, сдерживая себя, однако обрывки фраз, точно пузыри на воде, все еще выскакивали из его полногубого рта:
– Обнаглели! Ишь! Они, суки, себе думают… а партия для них – так себе… А товарищ Сталин им доверял, а они… Это надо же так низко… Выродки! Проститутки!
Наконец в кабинете повисла тишина, которую никто не смел нарушить, не зная тех инструкций, которые дал Хрущеву Сталин.
– Налей-ка еще рюмочку, – попросил Никита Сергеевич Абакумова, оправдываясь: – Это ж какие нервы надо иметь с такими людьми… да… А товарищ Сталин столько сил…
Выпив коньяк, он с шумом выпустил воздух, спросил:
– А что там у тебя, Виктор Семенович, по делу о врачах? Почему не двигается? А по части еврейско-сионистского заговора на заводе имени товарища Сталина? И этого самого… антифашистского комитета? Ты, как говорится, слишком миндальничаешь со всякой сволочью, которая изнутри подрывает основы, строит всякие козни, так сказать, и даже готовит теракты против руководства партии и государства. Чтобы через три дня у меня на столе был полный отчет обо всех этих безобразиях. Я сам разберусь, кто и что, а там посмотрим. И не больше пяти страниц по каждому делу. Мне некогда читать ваши протоколы. Мне нужна суть. Товарищ Сталин не любит разглагольствований.
Глава 6
Никита Сергеевич Хрущев ехал в Кремль по вызову Сталина. От горкома партии до Кремля по улице Горького минут пятнадцать на своих двоих вразвалочку, но Никита Сергеевич пешком, тем более без особой нужды, ходить не любит. Да и некогда ему: дела, дела.
Черный бронированный автомобиль промчался по улице под вой сопровождавших его милицейских машин, напрямую пересек Манежную площадь, пронесся мимо Исторического музея, мимо Мавзолея Ленина, здесь милицейский эскорт отстал, и машина Хрущева въехала в узкие ворота Спасской башни Кремля.
На этом коротком пути все замирало или шарахалось в сторону, москвичи, привычные ко всему, провожали равнодушным взглядом несущиеся машины, приезжие раскрывали рты от удивления, спрашивали:
– Кто это поехал-то?
– Начальство, – отвечали им коротко.
– Поди, сам товарищ Сталин?
– Дере-евня!
Никите Сергеевичу глазеть по сторонам недосуг. Он не замечал ни весны, очистившей Москву от снега, ни раскрывшихся навстречу ей москвичей, ни флагов и бумажных цветов на столбах, говорящих о близком празднике. Откинувшись на заднее сидение, он привычно перебирал в уме последние сводки по городу и области, и все, что касалось курируемого им министерства госбезопасности, возглавляемого Абакумовым. Конечно, Сталин все данные по министерству получал непосредственно от министра, но что министр докладывал и что не докладывал Сталину, или мог не доложить, должен был знать Никита Сергеевич, а узнавал он о делах министерства от своего в нем человека, заместителя Абакумова генерала Серова. Пока нет оснований подозревать, что Серов снюхался с Абакумовым и по этой причине вешает Никите Сергеевичу на уши развесистую лапшу. Тем более что это совсем не в интересах самого Серова.
Машина плавно остановилась.
Никита Сергеевич, глянув на часы, выбрался из машины, вошел в знакомое здание, пошагал по ковровой дорожке, неся в левой руке красную папку со всякими справками, которые могут понадобиться: Сталин вызвал Хрущева через своего секретаря Поскребышева, а тот о цели вызова сказал обычное:
– Вопрос на месте.
А это значило, что вопрос может быть любым, даже таким, какой товарищу Хрущеву и не снился. Следовательно, надо быть готовым ко всему. И хотя Никита Сергеевич ни одну собаку съел на всяких докладах товарищу Сталину, он всегда с трепетом приближался к его кабинету, пытаясь по интонации голоса Поскребышева, по его лицу догадаться, в каком Сталин пребывает настроении, какой ожидать встречи и какого прощания. Впрочем, прощание во многом зависит и от самого Никиты Сергеевича, от его умения угодить товарищу Сталину, попасть в тон и в масть, выкрутиться, если вопрос не разрешен должным образом, сославшись на объективные обстоятельства, козни недругов и затаившихся врагов, достижения раздуть, недостатки приуменьшить.
Поскребышев встретил Никиту Сергеевича равнодушным кивком головы и бесстрастным голосом сообщил:
– Товарищ Сталин занят. Придется подождать.
– Конечно, конечно! – поторопился Никита Сергеевич успокоить товарища Поскребышева, что означало: он, Никита Сергеевич, не возражает против того, чтобы подождать, он все отлично понимает и лично к товарищу Поскребышеву не имеет никаких претензий.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
Огромное войско под предводительством великого князя Литовского вторгается в Московскую землю. «Мор, глад, чума, война!» – гудит набат. Волею судеб воины и родичи, Пересвет и Ослябя оказываются во враждующих армиях.Дмитрий Донской и Сергий Радонежский, хитроумный Ольгерд и темник Мамай – герои романа, описывающего яркий по накалу страстей и напряженности духовной жизни период русской истории.
Софья Макарова (1834–1887) — русская писательница и педагог, автор нескольких исторических повестей и около тридцати сборников рассказов для детей. Ее роман «Грозная туча» (1886) последний раз был издан в Санкт-Петербурге в 1912 году (7-е издание) к 100-летию Бородинской битвы.Роман посвящен судьбоносным событиям и тяжелым испытаниям, выпавшим на долю России в 1812 году, когда грозной тучей нависла над Отечеством армия Наполеона. Оригинально задуманная и изящно воплощенная автором в образы система героев позволяет читателю взглянуть на ту далекую войну с двух сторон — французской и русской.
«Пусть ведает Русь правду мою и грех мой… Пусть осудит – и пусть простит! Отныне, собрав все силы, до последнего издыхания буду крепко и грозно держать я царство в своей руке!» Так поклялся государь Московский Иван Васильевич в «год 7071-й от Сотворения мира».В романе Валерия Полуйко с большой достоверностью и силой отображены важные события русской истории рубежа 1562/63 года – участие в Ливонской войне, борьба за выход к Балтийскому морю и превращение Великого княжества Московского в мощную европейскую державу.
После романа «Кочубей» Аркадий Первенцев под влиянием творческого опыта Михаила Шолохова обратился к масштабным событиям Гражданской войны на Кубани. В предвоенные годы он работал над большим романом «Над Кубанью», в трех книгах.Роман «Над Кубанью» посвящён теме становления Советской власти на юге России, на Кубани и Дону. В нем отражена борьба малоимущих казаков и трудящейся бедноты против врагов революции, белогвардейщины и интервенции.Автор прослеживает судьбы многих людей, судьбы противоречивые, сложные, драматические.
Таинственный и поворотный четырнадцатый век…Между Англией и Францией завязывается династическая война, которой предстоит стать самой долгой в истории — столетней. Народные восстания — Жакерия и движение «чомпи» — потрясают основы феодального уклада. Ширящееся антипапское движение подтачивает вековые устои католицизма. Таков исторический фон книги Еремея Парнова «Под ливнем багряным», в центре которой образ Уота Тайлера, вождя английского народа, восставшего против феодального миропорядка. «Когда Адам копал землю, а Ева пряла, кто был дворянином?» — паролем свободы звучит лозунг повстанцев.Имя Е.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«По понтонному мосту через небольшую речку Вопь переправлялась кавалерийская дивизия. Эскадроны на рысях с дробным топотом проносились с левого берега на правый, сворачивали в сторону и пропадали среди деревьев. Вслед за всадниками запряженные цугом лошади, храпя и роняя пену, вскачь тащили пушки. Ездовые нахлестывали лошадей, орали, а сверху, срываясь в пике, заходила, вытянувшись в нитку, стая „юнкерсов“. С левого берега по ним из зарослей ивняка били всего две 37-миллиметровые зенитки. Дергались тонкие стволы, выплевывая язычки пламени и белый дым.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…