Жернова. 1918–1953. Клетка - [8]
Глава 5
Дальше все пошло так, как Плошкин и замысливал: они вшестером растащили завал у двери, перед которым в беспомощности топтался Пашка Дедыко, не в силах отвалить огромные камни.
Этот завал должен был спасти — и, судя по всему, спас — избу от набегов медведя-шатуна и росомахи, его в прошлом году устроил сам Плошкин с товарищами, отъевшийся на рыбе и не подумавший о том, что камни придется растаскивать в крайней немощи.
Попав наконец в избушку, затопили печку-каменку, наполнили водой вмурованную в нее бочку, поставили еще пару ведер, разобрали сеть-накидушку и, оставив в избушке Пакуса поддерживать огонь, впятером спустились к ручью.
Здесь поначалу им не везло: лосось только-только пошел на нерест, в прозрачной воде лишь иногда просверкнет красноватой молнией отдельная пугливая рыбина, просверлит черным плавником стремительный поток и уйдет вверх, так что сеть раз за разом вытаскивали совершенно пустой и порядком измучились.
Только у небольшого водопада дело пошло веселей: рыба скапливалась в ямине под водопадом, как бы набираясь сил перед новым броском. В прозрачной воде было видно, как она стоит косяками у самого дна, потом две-три вдруг срываются с места, взвихривая поток, кидаются на водопад и, разбрызгивая воду в отчаянном усилии, уносятся вверх по течению.
Плошкин молча обозвал себя рязанской тетерей: в прошлом году они брали лосося именно в этой ямине перед водопадом, и лишь желание поскорей поймать хоть что-нибудь заставило его понапрасну кидаться за каждой рыбиной на стремнине и позабыть о существовании этого промыслового места. Теперь можно и не спешить.
Плошкин аккуратно разложил сеть на земле веером, предварительно очистив часть берега от сучьев и больших камней, потом сложил сеть гармошкой, поднял за вершину, слегка встряхнул и набросил на сгиб левой руки. Делал он все медленно, будто священнодействуя, со знанием дела, никого не прося о помощи.
Остальные молча разошлись по сторонам, чтобы не мешать бригадиру. Каменский присел на перевернутое ведро, наблюдал, усмешливо щуря подслеповатые глаза; Пашка Дедыко нетерпеливо топтался на берегу у самого водопада, размахивал руками, пытаясь отпугнуть рыбу, чтобы не ушла; Димка Ерофеев в стороне топором рубил лозу на куканы; Гоглидзе сидел на корточках и заворожено смотрел на бурлящий поток, напомнивший ему горные ручьи далекой Грузии.
Вот Плошкин подошел к самой воде, смоленую веревку, вплетенную в "горло" сети, уложил кольцами, а конец с петлей закрепил под коленом, широко расставил ноги, правой рукой подхватил часть пода со свинцовыми грузилами, качнулся раз, другой, припадая на правую ногу, спружинил и с разворота, как дискобол, махом пустил сеть в самую середку ямины.
Сеть разошлась в воздухе ровным кругом и плюхнулась в воду, накрыв собою довольно-таки приличную площадь.
Стоящие в неподвижности на самом дне ямины рыбины метнулись вверх, и часть из них как раз навстречу сети. Вода вскипела, молниями замелькали черные хвосты и плавники, красные бока.
— Помогай! — заорал Плошкин, и все кинулись к нему, толкаясь и мешая друг другу.
Дедыко и Ерофеев первыми схватились за веревку, потянули, за ними пристроились грузин с профессором, веревка дергалась в немощных руках, и видно было, как сеть, съеживаясь, идет из глубины, топорщась хвостами и ощеренными пастями.
Первый же замет дал четыре почти полуметровые рыбины, из которых три имели уродливый горб и оскаленные, искривленные челюсти. Рыбины бились в сети, подбрасывая ее вверх, а люди смотрели на них жадными глазами и, не зная, как передать свой восторг, глупо похихикивали, размахивали руками и опасливо переглядывались между собой, как бы желая удостовериться, что никто не предъявит права на всю рыбу сразу, не оставив другим ни крошки.
— Самцы, — пояснил Плошкин, вынимая рыбин из сети и отбрасывая их подальше от берега. — Эка их перекорежило как! Потому и прозываются горбушами. А есть еще кета и чавыча. Кета малость покрупнее горбуши будет, — делился он знаниями, приобретенными в прошлом году от своего напарника, казака-амурца. — Но пойдет кета только в августе. Мясо, однако, имеет дряблое. А чавыча — энта случается длиной в сажень и весом до четырех пудов. Самая знатная рыба в энтих краях. Но редкая. Потому ее и прозывают королевским лососем. А на Аляске, сказывают, чавычи энтой прорвишша. Так-то вот.
Еще несколько заметов дали-таки шесть самок с икрой, одинаковых, как яйца от одной курицы-несушки. Могли бы наловить и больше, но рыбу еще надо донести до заимки, а сил-то не так много. Решили, что по одной рыбине на рыло пока хватит, а завтра наловят еще. Да и терпежа не оставалось никакого. Пашка Дедыко попробовал даже откусить кусочек от спины, но рыбина дернулась у него в руках и раскровянила ему рот.
Самцов, пока Плошкин увязывал с Пашкой сеть, Каменский с Ерофеевым по приказу бригадира побросали в ручей, и горбатые рыбины сперва какое-то время болтались в воде вверх белым брюхом, жадно хватая воду ощеренными пастями, потом, очухавшись, перевернулись и ушли одна за другой на глубину, провожаемые жадными взглядами голодных людей.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».
Весна тридцать девятого года проснулась в начале апреля и сразу же, без раскачки, принялась за работу: напустила на поля, леса и города теплые ветры, окропила их дождем, — и снег сразу осел, появились проталины, потекли ручьи, набухли почки, выступила вся грязь и весь мусор, всю зиму скрываемые снегом; дворники, точно после строгой комиссии райсовета, принялись ожесточенно скрести тротуары, очищая их от остатков снега и льда; в кронах деревьев загалдели грачи, первые скворцы попробовали осипшие голоса, зазеленела первая трава.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".