Жернова. 1918–1953. Клетка - [41]
— Живыми, если дадутся.
— Понятное дело… Ну, присядь на дорожку.
Кривоносов присел на краешек табурета поодаль от начлага.
Минуту помолчали.
— Ладно, с богом, как говорят несознательные элементы, подверженные буржуазному, так сказать… — произнес начлага Мышляев, не закончил фразы и покрутил в воздухе короткопалой пятерней. Покряхтел и деловито закончил: — С мертвых сними отпечатки пальцев… Чтобы все по закону, — и протянул Кривоносову руку.
Кривоносов сделал вид, что руки не заметил: был брезглив и большой чистюля, быстро поднялся, закинул за спину вещмешок и карабин, повесил на шею бинокль в кожаном футляре и, не оглянувшись, вышел из караулки.
Хлопнула дверь, протопало легко и стремительно по ступенькам, и вот уже в окно видно, как комвзвода, одетый в зеленую ватную телогрейку и ватные же штаны, в шапке-ушанке, сбитой на правое ухо, спорым шагом спускается вниз по натоптанной дороге. Спина его горбится сидором и скаткой брезентового дождевика, за поясом торчит плотницкий топор, у бедра длинный охотничий нож в деревянных ножнах.
Начлага Мышляев, то и дело покряхтывая, пошмыгивая носом и отирая голову и красную шею замусоленной тряпицей, повернулся к столу и снова стал читать бумагу, составленную Кривоносовым.
Бумага была, нечего сказать, составлена толково, и начлага подумал недовольно, что этот заносчивый парень может далеко пойти, но что давать ему ходу нельзя по причине классовой незрелости и научной отсталости. Савелий Архипович не любил таких… таких молодых, да ранних: самомнительности в них много, а теоретического подходу никакого.
Сам Мышляев после окончания гражданской войны целый год проучился в Иркутске на командных курсах, да раз в два года там же повышал свою политическую и профессиональную подготовку уже на курсах месячных, и считал себя — и не без основания — специалистом по борьбе с антисоветскими элементами. Он прошел все ступени лагерной службы, последние два года состоял в качестве заместителя начлага у товарища Френкеля Осипа Захарыча, человека принципиального, но себе на уме, многому у него научился, в том числе ученым рассуждениям по уголовной и политической части, однако, узнав как-то от своих людей, что товарищ Френкель очень не равнодушен к молодым парням особого телесного склада, проследил за ним и написал соответствующую бумагу, в результате чего товарищ Френкель однажды был вызван в областное управление НКВД и оттуда уже не вернулся. Куда он подевался, неизвестно, но Мышляев почему-то был уверен, что его пустили в расход. И правильно сделали.
Став хозяином в лагере, Мышляев, пока еще временно исполняющим обязанности начлага, он терпеливо ждет, когда в наименовании его должности исчезнет чертово «врио», боясь всяких оплошностей со своей стороны, со стороны своих подчиненных и какой-нибудь пакости со стороны зэков. И вот, надо же, такая оплошность поимела место, как говаривал товарищ Френкель, — царство ему небесное, — выразившаяся в побеге почти сплошь 58-й статьи.
Задумчиво глядя на опустевшую дорогу и все еще ощущая свою правую ладонь, будто в нее плюнули, Мышляев мучительно соображал, что может воспоследовать из всего этого. Не исключено, что новый взводный Кривоносов вполне окажется происходящим из враждебных соввласти элементов, и поэтому — на всякий случай — надо будет хорошенько поковыряться в его прошлом — наверняка там найдется какая-нибудь зацепочка. Мучило Мышляева, что он зря поддался на уговоры взводного, что за этими уговорами может что-то стоять, направленное против самого Мышляева, а в результате всего этого «врио» может исчезнуть не только со всеми его остальными званиями и должностями, но и с ним самим. Отсюда напрашивался естественный вопрос: как этому воспрепятствовать? Конечно, можно потолковать с кем-нибудь из уголовных авторитетов, хотя бы с тем же Куцым, которому не составит труда устроить так, что взводный Кривоносов где-нибудь поскользнется и расшибет себе голову, или на него что-нибудь свалится. Но, с другой стороны, из этого могут раздуть такое, что неизвестно, чем оно кончится. Тем более что после исчезновения товарища Френкеля Мышляева вызывали в облупрвнудел и разговаривали с ним так, будто это он сам, Мышляев, был падок на парней определенного телосложения. Известное дело: и в облупре, и в округе, и дальше — до самой Москвы, сидят на больших должностях одни жиды, а они очень бывают недовольны, когда кто-то из русских выступает против одного из них. Так ведь и не выступить было опасно: кто-нибудь другой отправил бы анонимку наверх, и тогда уже самого Мышляева привлекли бы за недоносительство о моральном разложении. Опять же, все дело в том, к кому попадет бумага. И, как ни крути, а не поддаться решимости взводного идти в погоню за беглецами было никак нельзя. Тем более что бумагу с рапортом Кривоносов отправил старшему следователю, а там всегда нацелены на самые решительные действия. Так что будет лучше, если этот много о себе понимающий Кривоносов из тайги не вернется.
Глава 21
Игарка, низкорослый, кривоногий якут с круглым, плоским, похожим на днище сковороды с прилипшими к нему остатками жареного лицом, на котором жили лишь узкие щелочки детски любопытных глаз, ожидал Кривоносова у четвертого рудника.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Алексей Константинович Толстой (1817–1875) — классик русской литературы. Диапазон жанров, в которых писал А.К. Толстой, необычайно широк: от яркой сатиры («Козьма Прутков») до глубокой трагедии («Смерть Иоанна Грозного» и др.). Все произведения писателя отличает тонкий психологизм и занимательность повествования. Многие стихотворения А.К. Толстого были положены на музыку великими русскими композиторами.Третий том Собрания сочинений А.К. Толстого содержит художественную прозу и статьи.http://ruslit.traumlibrary.net.
Знаете ли вы, что великая Коко Шанель после войны вынуждена была 10 лет жить за границей, фактически в изгнании? Знает ли вы, что на родине ее обвиняли в «измене», «антисемитизме» и «сотрудничестве с немецкими оккупантами»? Говорят, она работала на гитлеровскую разведку как агент «Westminster» личный номер F-7124. Говорят, по заданию фюрера вела секретные переговоры с Черчиллем о сепаратном мире. Говорят, не просто дружила с Шелленбергом, а содержала после войны его семью до самой смерти лучшего разведчика III Рейха...Что во всех этих слухах правда, а что – клевета завистников и конкурентов? Неужели легендарная Коко Шанель и впрямь побывала «в постели с врагом», опустившись до «прислуживания нацистам»? Какие еще тайны скрывает ее судьба? И о чем она молчала до конца своих дней?Расследуя скандальные обвинения в адрес Великой Мадемуазель, эта книга проливает свет на самые темные, загадочные и запретные страницы ее биографии.
На необъятных просторах нашей социалистической родины — от тихоокеанских берегов до белорусских рубежей, от северных тундр до кавказских горных хребтов, в городах и селах, в кишлаках и аймаках, в аулах и на кочевых становищах, в красных чайханах и на базарах, на площадях и на полевых станах — всюду слагаются поэтические сказания и распеваются вдохновенные песни о Ленине и Сталине. Герои российских колхозных полей и казахских совхозных пастбищ, хлопководы жаркого Таджикистана и оленеводы холодного Саама, горные шорцы и степные калмыки, лезгины и чуваши, ямальские ненцы и тюрки, юраки и кабардинцы — все они поют о самом дорогом для себя: о советской власти и партии, о Ленине и Сталине, раскрепостивших их труд и открывших для них доступ к культурным и материальным ценностям.http://ruslit.traumlibrary.net.
Повесть о четырнадцатилетнем Василии Зуеве, который в середине XVIII века возглавил самостоятельный отряд, прошел по Оби через тундру к Ледовитому океану, изучил жизнь обитающих там народностей, описал эти места, исправил отдельные неточности географической карты.
«Кто любит меня, за мной!» – с этим кличем она первой бросалась в бой. За ней шли, ей верили, ее боготворили самые отчаянные рубаки, не боявшиеся ни бога, ни черта. О ее подвигах слагали легенды. Ее причислили к лику святых и величают Спасительницей Франции. Ее представляют героиней без страха и упрека…На страницах этого романа предстает совсем другая Жанна д’Арк – не обезличенная бесполая святая церковных Житий и не бронзовый памятник, не ведающий ужаса и сомнений, а живая, смертная, совсем юная девушка, которая отчаянно боялась крови и боли, но, преодолевая страх, повела в бой тысячи мужчин.
Весна тридцать девятого года проснулась в начале апреля и сразу же, без раскачки, принялась за работу: напустила на поля, леса и города теплые ветры, окропила их дождем, — и снег сразу осел, появились проталины, потекли ручьи, набухли почки, выступила вся грязь и весь мусор, всю зиму скрываемые снегом; дворники, точно после строгой комиссии райсовета, принялись ожесточенно скрести тротуары, очищая их от остатков снега и льда; в кронах деревьев загалдели грачи, первые скворцы попробовали осипшие голоса, зазеленела первая трава.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".