Жернова. 1918–1953. Клетка - [39]
Значит, если они выберутся и побегут…
Павел еще раз внимательно огляделся и попытался представить себе состояние людей, вышедших ночью из штрека: отец всегда говорил, как важно для следователя поставить себя на место преступника. Конечно, они готовились и заранее продумали свой маршрут. Именно на пути через речку они надеются не оставить следов: везде камень и только камень. И даже за рекой идет довольно широкая полоса галечника. Потом невысокий береговой обрыв, образовавшийся в половодья и разливы… Вот там-то и должны остаться следы.
И Павел решительно направился к речушке.
Он перебрался на ту сторону, даже не замочив сапог, перепрыгивая с валуна на валун. На одном из валунов заметил содранный мох, но вскоре, после внимательного изучения, пришел к выводу, что мох с валуна содрала какая-нибудь коряга, гонимая потоком еще в те дни, когда поток был более полноводным.
Павел прошел вдоль берегового обрыва вверх и вниз по течению не менее километра в обе стороны, но ни на самом обрыве, ни на песке и мокрой глине не заметил даже намека на то, что здесь проходил человек. А одиннадцать — уж от них бы хоть что-то да осталось.
Разочарованный, он вернулся на промывочную площадку, оттуда стал подниматься вверх по скату сопки, надеясь сверху рассмотреть окрестности более детально. Тем более что надо учитывать и тот факт, что преступники не всегда действуют логично, а часто именно вопреки логике, а это сбивает с толку иных туповатых следователей, к числу которых Павел себя не относил.
В конце концов, зэки сами могли выкопаться из завала, рассуждал Павел, внимательно осматривая каждую кочку, куст или камень. Может, завал произошел у них за спиной, они укрылись в какой-нибудь норе, а уж потом… — мало ли что могло произойти, зато спецы, заклятые враги советской власти, выгораживая своих единомышленников, способны наговорить все, что угодно, лишь бы извратить истину.
Павлу Кривоносову ужасно хотелось, чтобы заключенные бежали: только в этом случае он сможет отправиться в тайгу, а уж там он себя покажет. Он поднимался вдоль осыпи, уверенный, что беглецы, если они не пошли через речку, выбрали бы этот путь, потому что и здесь тоже камень, который не держит следов. И действительно: осыпь и прилежащие к ней скальные выступы были девственно чисты, даже если по ним и ступала нога человека, она, скорее всего, выбирала крупные камни.
Поднявшись по осыпи к скале, сложенной из косослоистого песчаника, будто вылупившейся из чрева сопки, Павел огляделся. Внизу тонкими белыми кружевами, огибающими валуны и песчаные отмели, бежала речка, а во все стороны до самого горизонта тянулись сопки — глушь и непролазь. Трудно поверить, что в этот самый миг где-то там, в этой глуши, бредут люди в надежде обрести свободу. Похоже, что он ошибся: люди эти давно мертвы, дело не в них, а в нем самом, то есть в желании изменить свое положение.
И все же… И все же нельзя бросать начатого, не уверившись окончательно в его бессмысленности.
Павел приметил справа заросшую мхами и травой неглубокую лощинку и решил ее исследовать. Так, на всякий случай. И стал спускаться вниз.
Вскоре его внимание привлекла сломанная веточка вербы, лежащая среди зеленой травы. Павел присел, поднял веточку, осмотрел со всех сторон, даже понюхал и погрыз: веточка еще не совсем высохла, горчила, она явно была кем-то сломана с неделю назад, когда почки только-только начали распускаться, зацепилась за чью-то одежду, а потом отцепилась: ни одного кустика вербы ближе чем в двадцати шагах отсюда не росло.
Павел вернулся назад и вскоре обнаружил этот кустик, потерявший свою веточку: веточка точно была с него, и, похоже, кто-то наступил на этот кустик, смяв еще несколько веточек у самого основания.
А вот и след чьей-то ноги: человек неловко поставил ногу на боковую поверхность камня и содрал с него мох. И Павел представил себе этого человека: он неуклюж, ноги его заплетаются от слабости и голода, он поставил ногу на камень, оскользнулся, упал, выругался, на него кто-то цыкнул, человек тяжело поднялся и поплелся дальше, оставив на камне зарубку от ребра каблука и подошвы… Так-так-так…
Павел уже почти полз, вглядываясь во всякое подозрительное место. И чем выше он поднимался по лощинке и дальше уходил от рудника, тем больше находил следов прошедших здесь людей. Да-да, не одного, а нескольких человек: не менее пяти-шести. Если бы он оказался здесь на другой день после обвала, то нашел бы следов значительно больше, и были бы они более четкими. А за минувшие дни везде поднялась молодая трава и укрыла собой почти все.
Кривоносов прошел еще немного по скату сопки и обнаружил тропинку. Это даже была не тропинка, а извилистая полоса несколько отличающаяся по цвету от окружающей местности. Ясно, что по ней когда-то ходили, вытоптали некоторые травы и мхи, особенно не терпящие ни человеческой ноги, ни звериной лапы. Но куда ходили и зачем?
Пора было возвращаться в лагерь: красный диск солнца почти коснулся гряды дальних сопок, и, чтобы что-то разглядеть, приходилось в буквальном смысле слова рыть землю носом. Можно отложить поиски до завтра: один день ничего не решает. Но Павел еще и еще раз вглядывался в уходящую к лесу тропу, то приседая, то отходя от нее в сторону, однако ничего разглядеть не удавалось.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Знаете ли вы, что великая Коко Шанель после войны вынуждена была 10 лет жить за границей, фактически в изгнании? Знает ли вы, что на родине ее обвиняли в «измене», «антисемитизме» и «сотрудничестве с немецкими оккупантами»? Говорят, она работала на гитлеровскую разведку как агент «Westminster» личный номер F-7124. Говорят, по заданию фюрера вела секретные переговоры с Черчиллем о сепаратном мире. Говорят, не просто дружила с Шелленбергом, а содержала после войны его семью до самой смерти лучшего разведчика III Рейха...Что во всех этих слухах правда, а что – клевета завистников и конкурентов? Неужели легендарная Коко Шанель и впрямь побывала «в постели с врагом», опустившись до «прислуживания нацистам»? Какие еще тайны скрывает ее судьба? И о чем она молчала до конца своих дней?Расследуя скандальные обвинения в адрес Великой Мадемуазель, эта книга проливает свет на самые темные, загадочные и запретные страницы ее биографии.
Выдающийся киносценарист Валентин Ежов прожил счастливую жизнь в кино, поскольку работал почти со всеми крупнейшими режиссерами страны, такими как Марк Донской, Борис Бариет, — Владимир Басов, Григорий Чухрай, Яков Сегель, Георгий Данелия, Лариса Шепитько, Андрон Михалков-Кончаловский, Витаутас Жалакявичус и другие, а также Серхио Ольхович (Мексика), Ион Попеску-Гопо (Румыния), Токио Гото (Япония). Лишь однажды у Валентина Ежова произошла осечка: когда он написал Сергею Бондарчуку для его фильма о Джоне Риде сценарий «Кровавая фиеста молодого американца», режиссер его отверг.
На необъятных просторах нашей социалистической родины — от тихоокеанских берегов до белорусских рубежей, от северных тундр до кавказских горных хребтов, в городах и селах, в кишлаках и аймаках, в аулах и на кочевых становищах, в красных чайханах и на базарах, на площадях и на полевых станах — всюду слагаются поэтические сказания и распеваются вдохновенные песни о Ленине и Сталине. Герои российских колхозных полей и казахских совхозных пастбищ, хлопководы жаркого Таджикистана и оленеводы холодного Саама, горные шорцы и степные калмыки, лезгины и чуваши, ямальские ненцы и тюрки, юраки и кабардинцы — все они поют о самом дорогом для себя: о советской власти и партии, о Ленине и Сталине, раскрепостивших их труд и открывших для них доступ к культурным и материальным ценностям.http://ruslit.traumlibrary.net.
Повесть о четырнадцатилетнем Василии Зуеве, который в середине XVIII века возглавил самостоятельный отряд, прошел по Оби через тундру к Ледовитому океану, изучил жизнь обитающих там народностей, описал эти места, исправил отдельные неточности географической карты.
«Кто любит меня, за мной!» – с этим кличем она первой бросалась в бой. За ней шли, ей верили, ее боготворили самые отчаянные рубаки, не боявшиеся ни бога, ни черта. О ее подвигах слагали легенды. Ее причислили к лику святых и величают Спасительницей Франции. Ее представляют героиней без страха и упрека…На страницах этого романа предстает совсем другая Жанна д’Арк – не обезличенная бесполая святая церковных Житий и не бронзовый памятник, не ведающий ужаса и сомнений, а живая, смертная, совсем юная девушка, которая отчаянно боялась крови и боли, но, преодолевая страх, повела в бой тысячи мужчин.
Весна тридцать девятого года проснулась в начале апреля и сразу же, без раскачки, принялась за работу: напустила на поля, леса и города теплые ветры, окропила их дождем, — и снег сразу осел, появились проталины, потекли ручьи, набухли почки, выступила вся грязь и весь мусор, всю зиму скрываемые снегом; дворники, точно после строгой комиссии райсовета, принялись ожесточенно скрести тротуары, очищая их от остатков снега и льда; в кронах деревьев загалдели грачи, первые скворцы попробовали осипшие голоса, зазеленела первая трава.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".