Жернова. 1918–1953. Большая чистка - [7]
И узкие губы Главного прокурора сложились в презрительную гримасу.
Глава 3
Ежов, проводив неотрывным взглядом Вышинского, несколько раз обиженно моргнул глазами. Покривился лицом. Губы разошлись, обнажая слишком выступающую вперед верхнюю десну и кривые зубы. Налил из графина воды полный стакан, выпил. Перевел дух. Он был уверен, что Вышинский сделает все, что от него требуется. Но удовлетворит ли это «все» Хозяина? Ведь спрашивать он будет не с Вышинского, а с наркома Ежова. А нарком Ежов вместе со Сталиным в одной камере не сидел. И ты хоть разорвись, а Сталин всегда отыщет трещинку в порученном тебе задании.
И всегда у него, Ежова, так, с самого первого дня знакомства со Сталиным: не то чтобы страх, а держится в нем постоянное ощущение неправдоподобности своего положения, точно приблизил его Сталин к себе для какой-то непонятной цели, и как только цель эта будет достигнута, так тотчас же надобность в нем, Николае Ежове, отпадет совершенно.
Даже когда Сталин спрашивает Николая Ивановича о чем-то, а Николай Иванович отвечает Сталину, при этом никак не может поверить, что слова его воспринимаются Сталиным серьезно и могут иметь для него какое-то значение.
Каждый новый этап в своей карьере Ежов считал последним. Но карьера его продолжалась, он поднимался со ступеньки на ступеньку по крутой лестнице власти, захлебываясь от восторга и страха, ощущая себя человеком, едва выучившимся плавать, которого заставляют плыть в стремительном горном потоке, а он и на тихой-то воде едва держится. И вот уж слышится могучий рев стасаженного водопада, и надо бы к берегу, на тихое место, да куда там: несет и несет, кружа в водоворотах, по самой быстрине, а по сторонам отвесные скалы, — не зацепиться, не выбраться, не спастись. Машет пловец в отчаянии руками, бьет по воде ногами, лишь бы подольше удержаться на поверхности, а если уж суждено свалиться в ревущий водопад и разбиться об острые скалы, так не одному, а прихватив с собой побольше тех, для кого власть — как рыбе вода, как птице воздух, кто на Николая Ежова и до сих пор смотрит с плохо скрываемым пренебрежением.
Хотели отсидеться? Хотели на чужом горбу в рай? А в ад не желаете-с?
Николай Иванович скрипнул зубами, будто те, кто был виноват перед ним, стоят за пределами досягаемости, и поэтому он не может отправить их в тартарары, а тех, кого может, к его нынешнему положению отношения не имеют, хотя не исключено, что есть среди них и виноватые лично перед Колькой Ежовым, но их невозможно распознать по прошествии долгого времени.
Николай Иванович открыл буфет, достал графин с водкой, налил в стакан до половины, вдохнул побольше воздуху, выдохнул, медленно выпил. Водка согрела тело, слегка затуманила голову. Убрав папку в сейф и закрыв его, пошел из кабинета. Рабочий день закончился, можно развеяться и отдохнуть.
В автомобиле, усевшись на заднее сиденье, Николай Иванович приказал шоферу:
— Поехали к писателям.
Старый швейцар, торчащий в дверях Дома Герцина на Тверском бульваре, подобострастно выгнулся перед наркомом внутренних дел, залебезил, принимая шинель и фуражку. Раньше подобное подобострастие грело душу Николаю Ивановичу, возвышало в собственных глазах. Со временем перед ним стали гнуться не только швейцары, но и люди куда какие крупные и знаменитые — и чувство новизны притупилось, душу теплом обдавало все реже и реже, хотелось чего-то большего, чего-то необыкновенного.
Сегодня он может себе позволить все, что угодно. Вернее сказать, почти все. Сегодня он стоит на такой высоте, выше которой подняться уже невозможно: выше — только Сталин. А Сталин — это бог. Даже больше, чем бог. И он, Колька Ежов, должен эту высоту использовать на всю катушку. Иначе — какой смысл? Сталин хочет, чтобы Колька Ежов пролил реки крови? Колька Ежов прольет эти реки, и никакие океаны не вместят кровь этих рек. И кровь эта не сиволапых мужиков, а самых что ни есть сливок общества, хозяев жизни, как они себя величают.
Веселье в ресторане в полном разгаре. Гремит оркестр, пахнет водкой и винами, жареным луком и мясом, ароматным табаком, женскими духами, мужским потом; ровный гул множества голосов заглушает визгливые вскрики скрипок, дым плавает слоями, люди кажутся тенями, явившимися с того света.
Подлетел круглый, как шар, метрдотель, изогнулся бойчее старого швейцара, пошел задом, вихляясь упитанным телом.
— Какая неожиданность, товарищ Ежов! Какая приятная неожиданность! Милости просим! Милости просим! Куда прикажете? Можно отдельный столик, — тараторил мэтр, разводя руками. — Можно отдельный кабинетик.
Но тут из-за сдвинутых столов поднялась женоподобная фигура с круглой головой и большими залысинами, и слегка картавый баритон покрыл собой все остальные звуки:
— Николай Иванович! Товарищ нарком! Просим к нам! Просим! — закричала фигура и, выскочив в проход из-за стола, засеменила навстречу Ежову, масляно улыбаясь полными, слегка вывернутыми губами, разводя в стороны руки, точно желая заключить наркома в дружеские объятия.
Николай Иванович узнал Исаака Бабеля, кивнул ему головой, протянул руку. За ближайшими столиками захлопали в ладоши, начали вставать, гремя стульями, приветствуя наркома. Где-то упал на пол графин, послышался звон разбитого стекла. Оркестр оборвал визгливый фокстрот, грянул «туш».
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
Когда-то своим актерским талантом и красотой Вивьен покорила Голливуд. В лице очаровательного Джио Моретти она обрела любовь, после чего пара переехала в старинное родовое поместье. Сказка, о которой мечтает каждая женщина, стала явью. Но те дни канули в прошлое, блеск славы потускнел, а пламя любви угасло… Страшное событие, произошедшее в замке, разрушило счастье Вивьен. Теперь она живет в одиночестве в старинном особняке Барбароссы, храня его секреты. Но в жизни героини появляется молодая горничная Люси.
Генезис «интеллигентской» русофобии Б. Садовской попытался раскрыть в обращенной к эпохе императора Николая I повести «Кровавая звезда», масштабной по содержанию и поставленным вопросам. Повесть эту можно воспринимать в качестве своеобразного пролога к «Шестому часу»; впрочем, она, может быть, и написана как раз с этой целью. Кровавая звезда здесь — «темно-красный пятиугольник» (который после 1917 года большевики сделают своей государственной эмблемой), символ масонских кругов, по сути своей — такова концепция автора — антирусских, антиправославных, антимонархических. В «Кровавой звезде» рассказывается, как идеологам русофобии (иностранцам! — такой акцент важен для автора) удалось вовлечь в свои сети цесаревича Александра, будущего императора-освободителя Александра II.
Андрей Ефимович Зарин (1862–1929) известен российскому читателю своими историческими произведениями. В сборник включены два романа писателя: «Северный богатырь» — о событиях, происходивших в 1702 г. во время русско-шведской войны, и «Живой мертвец» — посвященный времени царствования императора Павла I. Они воссоздают жизнь России XVIII века.
Из великого прошлого – в гордое настоящее и мощное будущее. Коллекция исторических дел и образов, вошедших в авторский проект «Успешная Россия», выражающих Золотое правило развития: «Изучайте прошлое, если хотите предугадать будущее».
«На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн, И вдаль глядел». Великий царь мечтал о великом городе. И он его построил. Град Петра. Не осталось следа от тех, чьими по́том и кровью построен был Петербург. Но остались великолепные дворцы, площади и каналы. О том, как рождался и жил юный Петербург, — этот роман. Новый роман известного ленинградского писателя В. Дружинина рассказывает об основании и первых строителях Санкт-Петербурга. Герои романа: Пётр Первый, Меншиков, архитекторы Доменико Трезини, Михаил Земцов и другие.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«По понтонному мосту через небольшую речку Вопь переправлялась кавалерийская дивизия. Эскадроны на рысях с дробным топотом проносились с левого берега на правый, сворачивали в сторону и пропадали среди деревьев. Вслед за всадниками запряженные цугом лошади, храпя и роняя пену, вскачь тащили пушки. Ездовые нахлестывали лошадей, орали, а сверху, срываясь в пике, заходила, вытянувшись в нитку, стая „юнкерсов“. С левого берега по ним из зарослей ивняка били всего две 37-миллиметровые зенитки. Дергались тонкие стволы, выплевывая язычки пламени и белый дым.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.