Женя Журавина - [43]

— Съел волк кобылу, пусть подавится хомутом.

Перечинил сбрую, инвентарь, совался в свое и не в свое дело, сыпал шутками и прибаутками.

В колхоз то и дело наезжали представители из района, из края, из редакций газет, из радиокомитета, находили всех на своем месте, работа шла дружно, без перебоев, и земля сулила хороший урожай. Не обошлось и без курьеза: приезжал профессор с двумя дамами ассистентами, изучавший возможности разведения чая траншейным способом, — выбирали место для опытов, но так и не выбрали; а за ними — кандидат наук, изучавший дикоросы, обнаружил вокруг поселка множество диких съедобных растений и решил «протереть глаза» колхозникам, сделал доклад «Дикие съедобные овощи и способ приготовления», демонстрировал крапиву, подорожник, листья дикого винограда, щавель и многое другое; рассказывал, сколько и какие содержат соли, витамины; какие можно готовить блюда, что следует добавлять. Оказывалось, что ко всякому блюду нужны мучица, яйца, сметана, специи...

Когда кандидат наук предложил задавать вопросы, все насупясь молчали.

— Что не будет вопросов?

— Как не будет? Вопросы будут, — сказал Юрков. — Вот такой, скажем, вопрос: значит, земельку можно и не пахать, выходить в поле вместе с коровками и пастись? А тыкву побоку, картошку долой? Так или не так?

Колхозники дружно рассмеялись.

— Вы шутник, дедушка. Ну зачем же так? Картошка картошкой...

— И такой еще вопрос: вот ты, сынок, когда приехал к нам, пошел не на лужок за травкой, а в правление за сметанкой; это как же понимать надо?

— У меня вопрос: вы знаете сказку, как солдат из топора суп варил?

— У меня вопрос: сколько вам приходится на трудодень? С командировочными?

В этот вечер наука слегка пострадала, и не потому, что она плохая наука, а потому, что попала в плохие руки. Однако доклад принес несомненную пользу: люди потом долго смеялись, а лодырей грозили отослать на дикоросы, но без мучицы, сметаны и специй.

Когда стали собирать урожай, в колхоз потянулись одни с туесами, другие с бидонами, третьи с мешками. И всякому казалось, что он имеет право купить непосредственно в. колхозе, но Кулькова уже не было, и многие возвращались ни с чем.

— Не могу... Надо рассчитаться с государством, ему нужно для фронта, а мы тут как-нибудь обойдемся, — отвечала Юркова. — Слыхали: вce для фронта, все для победы? Я своим отказываю, кто работает. Зайдите взглянуть, что у колхозников на столе...

И проныры уезжали ни с чем. А работали колхозники, вернее колхозницы, с предельным напряжением и довольствовались самым малым. Хлеба многие не видели по неделям: хлеб заменяли картошка и кукуруза. Клочки земли, приусадебные участки, на которых работали урывками рано утром и поздно вечером, кормили и одевали. И не колхоз помогал населению, а население — колхозу. Еще тяжелее было положение учителей, если не считать таких, как Миляга. Многие обносились, «опростились», и ни по внешнему виду, ни по образу жизни не отличались от колхозников.

Женя Журавина не была исключением: загорела и огрубела и, казалось, совсем забыла, что она учительница. Она была солдатом на трудовом фронте и, можно сказать, на передней линии. Это был маленький человек из числа тех, совокупными усилиями которых делались большие дела. Для нее лозунг — «всё для победы» — был заполнен делами до отказа. Она сама, а не только ученики, писала письма на фронт, шила кисеты, вышивала платочки, вязала перчатки, упаковывала посылки, собирала деньги и облигации в фонд обороны и, самое главное, с утра до вечера работала в колхозе, воодушевляла учеников, а сводки о положении на фронтах и каждое слово партии доносила до каждой избы, до каждой души. Собственно, сила партии, ее влияние на население осуществлялось такими, как Женя Журавина. Таких, как она, в то время было множество — в каждой школе, в любом коллективе. В то время, как где-то далеко на западе, в стане врага, планировались убийства, уничтожение на советской земле всего живого, — здесь Женя и ей подобные стояли за жизнь. Там корчилась злоба, а здесь расцветала любовь ко всему живому...

Особый характер носили теперь и уроки в школе. Многие начинались коротеньким рассказом о положении на фронтах и в стране, о воинской и трудовой доблести советских людей и заканчивались словами-формулой: «Наше дело правое — победа будет за нами».

Лишь немногие продолжали «ковать» собственное благополучие, но и сами они, и это благополучие были ничтожны по сравнению с тем подлинно великим, что делалось в стране. Время разделило людей на два неравных лагеря: в одном были подлинные богатыри, люди высокой чести, мужества и бескорыстия; в другом, маленьком, — пигмеи по мысли и чувствам, трусливые корыстолюбцы, мыши в амбаре. К таким принадлежали бывший директер школы Миляга и заведующий роно Ложкачев.

— Ну как вы тут живете? — спрашивал Ложкачев дружка при посещении школы.

— Плохо живем. Ты это должен знать... Во-первых, зарабатываю почти на полтысячи меньше, а во-вторых, эта пигалица — Журавина! Она мне, вот где сидит... В печенку въелась...

— Сам виноват. Зарылся в свое хозяйство, как жук в навоз. Или эта торговля на рынке! Директор школы в мясника превратился! Позор!..