Женя Журавина - [25]

— Но почему она не замерзает? — спросила учительница.

— Ого, как же она замерзнет, когда так быстро бежит? Когда бежишь — не замерзнешь, — пояснил Пронин.

— Много ты знаешь, — возразил Ковальков. — Река откуда? Из гор. А горы промерзают? Нет. Воду выжимает мороз, понятно тебе? Он жмет, а она бежит, он опять жмет...

— А если я тебя прижму, ты побежишь? Будешь на месте! Она сама разогревается...

Ребята продолжали спорить. Женя подошла к берегу заглянуть, как протискивается между валунов незамерзающая речка, и вдруг берег — снеговая глыба — обрушился, и она оказалась по колено в воде.

— Ой, ребята, спасайте...

Ученики бросились на помощь, протянули руки, но поскользнулись сами и, только сидя и пятясь назад, помогли ей выбраться из воды. Все трое были в снегу, руки коченели.

Пронин нашелся первым:

— Снимайте катанки! Скорей! Надо вылить воду, выкрутить чулки...

— Да что ж я буду... прыгать как зайка?

— Снимайте, говорю. Петька, костер! Снимайте! Ноги в пиджак!

Мальчик торопливо снял свою стеганку и разостлал на снегу:

— Вот! Садитесь! А ноги в рукава! Снимайте, говорю! Петька, дров!

Женя сняла катанки и чулки. Пронин укутал ей ноги. Но тут она заметила, что на мальчике одна ситцевая рубашка.

— Нет, так нельзя! Ты простудишься. Давай катанки.

— Не! Я закаленный!..

— Давай, говорю. Как ты можешь не слушаться?

— Тогда вот... Петька, рви сухую траву. Не надо костер! Лучше быстрей побежим!

Мальчики нарвали сухой травы, набили катанки, но когда Женя стала надевать сырые чулки и дело не ладилось, Пронин размотал шарф и разорвал на две части.

— Вот, портянки...

Пальцы у Жени закоченели, чулки не слушались, и она подчинилась ученикам...

— А теперь бежать! Во весь дух! — командовал Пронин.

Они помогли Жене встать, взяли ее за руки и потащили к поселку.

— Ребята, да что вы! Дайте передохнуть. Я не могу!..

— Нельзя передыхать! Надо вспотеть! А стоять — крышка... Петя, вперед!

Надо полагать, в истории народного образования еще не было случая, чтобы ученики так тормошили своего учителя. Когда Женя пыталась сделать остановку, Пронин тащил за руки, Ковальков подталкивал сзади. Она, и плакала и смеялась в одно и то же время.

Приключение в лесу еще сильнее повлияло на ребят: в душу неожиданно вошло и поселилось светлое чувство. Последней мыслью перед сном и первой, когда просыпались, была мысль об учительнице: что еще надо сделать, чтобы ей было хорошо. В эту зиму они были в поселке самыми счастливыми из всех...

* * *

После того как Женя приобрела двух «рыцарей», готовых на любые подвиги, дело пошло лучше, хотя срывы еще и случались. Причиной были два обстоятельства, устранить которые она не могла: вынужденная пассивность и однообразие работы и неумение ребят управлять собою.

Учебного оборудования в школе не было, класс тесный, занятия во вторую смену, при слабом освещении; ребята сплошь и рядом становились «слушателями», тогда как слушать их не научили. В преодолении трудностей ей не могли помочь ни ученики, ни советы товарищей, — помогла общая «установка», с которой она вступала в жизнь. В головке этой на вид такой хрупкой девушки укрепилось простое правило: жизнь должна быть хорошей, и ради этого нужно потрудиться; она не допускала и мысли, что не справится с порученной работой, не добьется своего; ей все должно быть по силам! Не справиться с полсотней каких-то «курносых» — это было ниже ее достоинства. Поэтому Женя не давала себе покоя, пока не убеждалась, что цели своей добилась вполне. Она еще из семьи вынесла повышенную требовательность к порядку, к себе самой и к людям. Оттуда же и ее неутомимая деятельность, и непреклонная убежденность в том, что если возьмешься, то непременно сделаешь. Она с детства стала испытывать приятное чувство насыщения трудом, морального удовлетворения: было так, а стало лучше, красивее, приятнее, и этого добилась она, это ее труд. Это чувство приходило к ней, когда она вместе с матерью наводила порядок в квартире: чистым становился пол, светлее — окна, свежее — цветы; когда они белили палисадник, перешивали одежду старших и «подгоняли» для младших; когда она, старшая в семье, вместе с отцом, железнодорожным рабочим, наводила порядок в садике возле дома: устанавливали столик, скамейки, делали беседку, расчищали дорожку, устраивали пару пчелиных домиков. Ей уже тогда радостно было сознавать, что там, где потрудились ее руки, остается хороший след. И теперь она, не могла допустить, чтобы там, где она находится, было плохо, некрасиво, несправедливо, а она смотрела бы и ничего не делала. Смотреть и ничего не делать, особенно там, где дело просилось в руки, было не в ее характере. В семилетней школе, а затем в педагогическом училище и после — в дороге, когда она ехала на Дальний Восток, сама того не замечая, она становилась непререкаемым судьей и стражем коллективной совести. И, странное дело, ей охотно подчинялись — так категоричны были ее требования, так велика убежденность, так стыдил ее взгляд, по-детски чистый, но и строгий, требовательный, как сама совесть, еще ни разу не сделавшая уступки никакому соблазну, — качество, которым обладают дети, но которое многие из них потом теряют.