Жена Тони - [135]

– Что? – Она обернулась.

– Не мог же я позволить тебе приехать сюда одной, – улыбнулся ей Тони.

– Я уже похоронила нашего мальчика.

Тони обнял ее.

– Тогда пойдем навестим его вместе, – сказал он.

Бархат от Фортуни, знаменитого венецианского ткача, вот что нашло отклик в сердце Чичи. В салоне тканей во флорентийском районе Джудекка Чичи взяла в руки невесомый отрез шафранового оттенка с вытравленными короткими полосками цвета морской волны. Она вспомнила летние цвета пляжа в Си-Айле: желтый свет, зеленовато-голубые волны, ослепительное – даже слепящее – солнце, а когда открываешь глаза, перед ними пляшут звезды.

Случалось ли Фортуни глядеть на тот же океанский прибой или на похожее сочетание цветов в разгар солнечного дня? Приметил ли он такую же палитру на пляжах Лидо, Санта-Маргариты или Позитано? Наверняка. В текстуре, цвете и легкости этого бархата была зашифрована вся юность Чичи, в нем воплощался тот самый день, когда она познакомилась с Саверио Армандонадой. Ткань рассказывала о тогдашнем времени, о том мгновении.

– Малыш, хочешь это купить для чего-нибудь? – шепнул ей на ухо Тони, наклоняясь к ее шее так близко, что их щеки соприкоснулись. От его кожи веяло кедровым деревом, лимоном и табаком. Это всколыхнуло в ней новые воспоминания. Одни она держала в руках, другие ощущала в сердце, а теперь еще и запах.

– На что это похоже, по-твоему? – спросила Чичи, поднимая бархат к свету.

– А предполагается, что я откуда-то помню эту ткань? – наморщил он лоб.

– Ну о чем она тебе напоминает?

– О шторах в Маунт-Эйри-Лодж в Поконах в 1946 году, – сказал он.

– Я не шучу! – обиделась Чичи.

– Я тоже не шучу.

– Она выглядит совсем как пляж в Си-Айле в тот день, когда мы познакомились.

Тони прищурился, разглядывая ткань.

– Этот оттенок синего?

– Да, именно он.

– Действительно.

– Madame, posso aiutarla?[105] – Продавщица желала узнать, сколько ткани намеревалась купить Чичи.

– Due, – поднял Тони два пальца. – Вы понимаете, да? Due. Отрежьте пару ярдов.

Чичи завороженно наблюдала, как продавщица расстелила ткань на столе, отмерила заказанное металлической линейкой и отрезала. Девушка улыбнулась Чичи и спросила:

– Che cosa vuole farne del tessuto?[106]

– Да, мне, кстати, тоже интересно, – вставил Тони. – Что ты хочешь из нее сшить, детка?

Чичи прислонилась к столу, разглядывая отрез.

– Нечто великолепное, – мечтательно сказала она.

Продавщица бережно сложила бархат.

– Va bene. Che bello[107], – сказала она.

Пока Тони оплачивал покупку, Чичи перебирала развешанные образцы ткани. Ее завораживали работы Фортуни – золотистый бархат с вытравленным голубым узором, лиловый с нежно-зеленым, царственный красный дамаск. По мнению Чичи, эти ткани были чересчур роскошны, чтобы превратиться просто в платье, шторы или покрывало, едва ли не слишком великолепны, чтобы послужить какой-то обычной, повседневной цели. Иногда достаточно просто постоять рядом с чем-то прекрасным. Нет нужды им владеть, не нужно находить применение, не нужно ничего создавать. Пусть оно существует просто как воплощение красоты, чтобы доставлять радость.

Ее очаровали детали тканевого дизайна, сама манера рисунка, но Чичи понимала, что иного зрителя подобный уровень мастерства способен смутить, вызвав противоположную реакцию. Кого-то вид этой красоты может привести в бешенство, и разозленный человек попытается уничтожить произведение искусства, просто потому что оно настолько ошеломительно прекрасно. Все были наслышаны о том, как конкуренты Фортуни пытались его разорить. Человеческая зависть едва не уничтожила Дом Фортуни.

Тони Арма заводил очередную любовницу или женился не потому что женщина его вдохновляла – дело было всего лишь в обладании ее красотой и возможностями, которые открывала новизна. Значит, все-таки речь шла не о любви. Просто этот мужчина пытался окружить себя красотой, чтобы почувствовать хоть что-нибудь и надеясь, что красота откроет ему истину. Но пока что ничего подобного не произошло. Зато красота бесконечно подпитывала творчество Чичи.

– Как тебе это место? – спросила она.

– Италия?

– Фортуни.

Тони скользнул взглядом по салону.

– Бархат как бархат.

– Ну-у, вовсе нет!

– Ты видишь то, чего не вижу я, – признал он.

– И так было всегда, – сказала Чичи.

– Потому мы с тобой и друзья. Ты глядишь за меня, а я – за тебя, – пожал плечами Тони.

– И что же такое ты видишь за меня? – поинтересовалась Чичи.

– Я подталкиваю тебя к сочинению музыки.

– Но я ее сочиняла и до встречи с тобой.

– Да, но не так много и не так удачно.

– Ты считаешь это своей заслугой?

– Твой талант – нет, конечно. Но я считаю своей заслугой, что понимаю, насколько ты великолепна, и довожу это до твоего сведения. Справедливо?

Чичи не ответила. Тони вручил ей красиво упакованный отрез бархата, сложенный аккуратным прямоугольником и обвязанный тисненой шелковой лентой. Она прижала сверток к груди, как школьница любимую книжку.

– Спасибо, – сказала она.

– Мне нравится видеть, как ты улыбаешься, малыш.

Чичи стояла на террасе своего гостиничного номера с видом на Доломитовые Альпы. Белоснежные соляные макушки горных пиков казались освещенными изнутри; низко в небе повисла похожая на жемчужину бледно-розовая луна. В дверь постучали.