Пытаясь согреться, Саверио Армандонада просунул руки под стоявший у него на коленях жестяной судок с обедом. Трамвай отъехал от остановки на Честер-стрит и направился к заводу «Ривер Руж».
Неделю назад мать связала Саверио на шестнадцатилетие коричневые шерстяные перчатки. У перчаток не было подкладки, и лежавшему на дне судка горячему, только что из печи, пирожку в тряпице предстояло греть пальцы. Пока Саверио не сядет в открытый грузовик, развозящий рабочих по цехам.
Трамвай грохотал в синеватой предрассветной мгле по заснеженным улицам Южного Детройта. То и дело он останавливался, подбирая новых пассажиров, пока все вагоны под завязку не заполнились мужчинами, создававшими автомобили для Генри Форда.
По утрам в трамвае пахло чистотой – борным порошком, кастильским мылом, хлорным отбеливателем. Джинсы, фланелевые рубашки, белье, носки, парусиновые комбинезоны и рабочие фартуки мужчин были отстираны и отутюжены либо дома матерями и женами, либо прачками в общежитии. А на обратном пути в вагонах уже разило как в раздевалке.
Утром пассажиры ехали серьезные, как на литургию, а вот вечером, после десятичасовой смены, вагоны звенели весельем, смех и шутки пробивались сквозь висевший в воздухе густой дым от самокруток и пятицентовых сигар.
Хотя Саверио сравнительно недавно работал на заводе Форда, однако, проведя на конвейере неполный год, он уже начал кое в чем разбираться. Например, он мог отличить кафельщиков от сталерезов, кладовщиков от рудокопов, докеров от электриков. Кочегаров, заправлявших коксовые печи, выдавали согнутые спины; ладони с въевшейся черной металлической стружкой – инструментальщиков, а ремесло стеклодувов навеки отпечатывалось на их лицах: резиновый ободок защитных очков оставлял на лбу глубокую морщину. За свою жизнь Саверио успел насмотреться на этот отличительный знак: Леоне, его отец, работал стеклодувом на заводе «Ривер Руж» с 1915 года.
Но Саверио умел не просто определить по виду, кто чем занимается, – он знал, на какой работе специализируется каждая национальность. Немецкие иммигранты собирали моторы, а югославы их устанавливали. Итальянцы склонялись к столярному делу, работе со стеклом и, вместе с чехами, к инструментам и штампам. Поляки отвечали за формовку стали, загрузку горнов и любую работу с огнем. Албанцы трудились у коксовых печей, венгры грузили тяжести и обслуживали конвейеры и мосты. Ирландцы были специалистами по установке электропроводок, коробок передач и радиаторов. Шотландцы виртуозно приделывали петли, паяли и подрезали.
Обивка, настилы и подножки были в ведении финнов, норвежцев и шведов; речными доками, в том числе отгрузкой и доставкой товаров, а также спуском судов, заправляли греки. Турки и ливанцы шили матерчатые тенты и мелкие детали внутреннего убранства. Местные чернокожие, жившие в самом сердце города, трудились на цианидной плавильне, а еще управляли железной дорогой на территории завода и чинили ее при надобности. Это была обширная система, одних только паровозов шестнадцать штук, а рельсов в общей сложности сто миль. Поезда прибывали, груженные углем и железной рудой для производства стали, и уходили, увозя на продажу по всему миру изготовленные на заводе автомобили.
А руководили всем американцы из семейств английского происхождения, некогда прибывших на «Мейфлауэре»[2]. Рабочие с конвейера называли их «студентами» независимо от того, сколько десятков лет начальство уже не ступало ногой в университет. Сто тысяч мужчин ежедневно входили в ворота завода «Ривер Руж»: рабочие – шесть дней в неделю, начальство – пять.
Вот и сейчас ворота раздвинулись, пропуская набитый рабочими головной трамвай, в котором сидели Леоне с Саверио. Следом потянулись остальные части каравана. Под пронзительный звук свистка двери вагонов раскрылись перед перроном. Мужчины вылились потоком, поспешно пересекли перрон и полезли в грузовики с открытыми кузовами, которым предстояло развезти их по местам.
Леоне последним запрыгнул в уже переполненный кузов. У отца Саверио были мощные плечи отделочника, а силищи хватало, чтобы самостоятельно поднять кабину автомобиля. Он обернулся, выудил сына из толпы и опустил его рядом с собой, будто мешок яблок.
– Подождете, – отмахнулся Леоне от оставшихся на перроне, задвинул решетку и запер задвижку на борту кузова, загораживая путь новым пассажирам.
Народ заворчал, но никто не осмелился прямо возражать этому силачу.
