И все же не смотря на измождение, на тяжелую работу с утра до вечера, она ни на что бы не променяла свое призвание. Только сейчас, она вкусила сполна то чувство, когда гудящие ноги и нытье перетружденных мышц приходят вместе с умиротворенной совестью. Когда меняешь ход судеб тысяч людей, когда знаешь, что все держится на тебе одной. Когда наконец становишься достаточно хорош. Она никогда раньше не испытывала ничего подобного. Рядом с родителями Чармейн всегда ощущала себя ущербной.
Пик гордости от собственного успеха сменился усталостью от непрерывного потока заданий. Они научились отлично работать в команде, но вскоре настало то самое мгновение, когда обоих потянуло в разные стороны.
Дэмиен поцеловал Чармейн, тщательно проверил ее котомку, переложил из своей длинную веревку, поцеловал на прощание, ласково погладив по спине.
— Зови меня при малейшем затруднении. Как сможем передохнуть начнем искать лесничего на замену Альфреда.
— Дэм, подожди чуть-чуть, — Чармейн прижалась к мужу, впитывая его тепло. — Мне тревожно.
— Ничего не бойся. Ты сильная, у тебя все получится.
Подмигнув на прощание, Дэмиен взмыл в воздух соколом, с белым оперением на груди с черными вкраплениями, будто в королевской мантии.
Чармейн тоже нужно было перекинуться, но без поддержки мужа ей было страшно остаться в бездне сна навсегда.
Медлить нельзя, огонек в груди настойчиво зовет к себе. Она вспомнила легкость полета, протянула руки вверх и взмыла ввысь в птичьем обличье. Чармейн была крупной коричневой сойкой с яркими синими перьями у крыльев и черно белыми у хвоста. Она и ощущала себя такой — с одной стороны неприметной серой мышью, а с другой странной личность, ни на кого не похожей.
Рядом радовался простору солнечный птенец. Чармейн, чувствуя всю тяжесть ответственности за него, начала беспокоиться. Контролировать сон невозможно, он любит свободу, а при попытках направить его в свое русло, делает все наоборот. Излишняя тревога Чармейн сбывалась — стоило подумать о потоке ветра, как ее тут же закружило дикой бурей, нахлынувшей из ниоткуда. Птенец судорожно пытался лететь подле мамы, Чармейн пронзительно кричала «пиррь-пиррь!», стараясь вырваться из пут непогоды. Их засасывало в самое жерло бури, вверх в налитую свинцом тучу.
Чармейн ушла в стремительный вираж вниз, но ветер подхватил ее под крылья и увлек обратно. Чем больше она трепыхалась, тем быстрее мчалась к погибели.
«Это сон, — напомнила себе она. — Мне нужно проснуться».
Нет, нужно совсем другое, подсказал внутренний огонек. Ты сильная, вспомни это!
Законы сна совсем другие. Чем быстрее стараешься убежать от преследователя во сне, тем больше вязнут ноги, а враг все ближе. Нужно наоборот, отпустить страх.
Чармейн выдохнула, пронзительные крики сменились чириканьем. Она прислушалась к внутреннему огоньку, ограждаясь от всего другого. Огонек пульсировал, звал к себе и Чармейн поддалась, сложила крылья, кинулась на зов, забыв о штормовом ветре. И буря с легкостью отпустила ее, рассосавшись. А может и не существовала никогда.
Чармейн ступила на землю, обернулась человеком. Погладила наполнившийся живот. Вдохнула воздух полной грудью. В нем явственно ощущался привкус гари.
Пожар.
Пожирающий деревья огонь, застилающий небо дым, дрожащий от жара душащий угаром воздух. Самый страшный кошмар леса. Самое главное дело лесничего.
Чармейн обернулась. В страшном пламени корчился скелет сосны в три человеческих роста. Меж языков огня парили изящные саламандры, в веселом танце. Спиной плавник задорно вздернут, лапки раскинуты в сторону, раздвоенный язык то и дело высовывается, смакуя вкус жара. Огромные стволы секвой обхватом в дом высились меж очагов пламени, безучастные и вечные. Их ветви начинались намного выше крон сосен. Огонь для секвой был безопасен.
Горела сосновая роща. Сосны растут быстрее рыжих великанов секвой, заполняют все пространство меж мощных стволов, отбирают доступ к воде. Зато секвойи живут веками, обрастают толстой оболочкой из мягких и полых волокон, отлично защищающих от огня. За многие года своего существования они научились выживать и бороться с врагами. Юркие саламандры в ветвях секвой раз в несколько десятилетий устраивают пожар, чтобы сжечь захватчиков, благо сухие иголки сосен отлично горят. Ящерки веселятся, греются в благостном пламени, пришедшем посреди зимы. Им веселье, а вот лесу смертельная опасность.
Сосны должны выгореть, иначе секвойи умрут от недостатка воды. Но за черту рощи пламени нельзя дать перекинуться. Это дело лесничего.
У Чармейн дрожали руки, пока она обследовала содержимое котомки под рев пламени. На случай пожара на самом дне лежал специальный балахон, смоченный в особом растворе, охраняющий тело от жара, повязка на лицо, фильтрующая дым. Сама котомка превращалась в ведро. Все это подходит для робкого огонька, едва одолевшего три хворостинки, но никак не для ревущего инферно, объявшего целую рощу.
Чармейн не боялась за себя. Она может в любой момент обернуться птицей и улететь ввысь, прочь от столба дыма на пол неба. Только теперь, окинув взглядом сплошную стену гари, уходящую ввысь от горящих сосен, Чармейн поняла, что именно ее приняла за бурю в птичьем облике.
