Жена и дети майора милиции - [14]

— Дуняша, — говорил он (фамилия заведующей была Дунина), — я страдаю. Я не могу примириться с тем, что вы сидите здесь, в этой вечерней газете. Бросили сцену, променяли славу, музыку, блеск — на что, на вот эту работу?

— Валера, не дури мне голову, — улыбаясь, отвечала Дунина. — Какой блеск? Какая сцена? Я кандидат наук. Я уже двадцать лет как не танцую.

— Мне не надо этого знать, — отвечал Валера, — и никто не должен догадываться, что вы кандидат наук. Этим пусть размахивают тщеславные дамы, которые всю жизнь соревнуются с мужчинами. Почему это, Дуняша, некоторым женщинам надо обязательно унижать мужчин? Догнать их, перегнать и этим самым унизить.

— Борьба за равноправие, — объясняла бывшая балерина. — Принять закон — это еще не все. Потом долго, долго надо еще этот закон утверждать. А мужчинам разве обидно?

— Не думаю, — отвечал Валера, — просто возникают вопросы: зачем, например, женщинам разрешили выжимать штангу? Тяжело ведь и вредно.

— А тащить после работы тяжеленные сумки с продуктами им не тяжело? Или, может быть, не вредно?

Тема эта была бесконечная и очень острая, но они никогда не ссорились. Валера обожал Дунину и не мог на нее сердиться, и она ему все прощала и никогда не обижалась.

В комнате кроме Дуниной сидели еще две сотрудницы из других отделов. Валерино обожание распространялось и на них, но, конечно, в меньшей степени, чем на Дунину. В редакции вообще не было сотрудниц, не охваченных Валериным вниманием. Он улыбался, и в глазах его появлялся какой-то мальчишеский восторг, когда видел старшую машинистку Алю; и наоборот, отводил глаза и смущался, когда сталкивался с красавицей Инной Уточкиной, фотокорреспондентом и поэтессой, которая свои фотоэтюды нередко комментировала своими же стихами. Каждая из них высекала из Валериного сердца особые, только ей предназначенные искры, и ни одна не загораживала, не затеняла другую.

Иногда среди женщин возникал о нем разговор. И был он таков:

— Нам хиханьки, а представьте, что эта сторона Валериной жизни открылась бы его жене?

— А ничего бы не случилось. Страшна одна соперница, она же разлучница. А когда нас столько, то мы как бы взаимоуничтожаемся.

— Я была в командировке, и в одном совхозе мне показали птицефабрику. Огромное количество кур в клетках, и поверх этих клеток бродит один-разъединственный петушок. И я вспомнила Валеру.

— Ничего себе ассоциация. Нет-нет, наш случай другой. У Валеры жена — мегера. Вот он и отдыхает душой среди нас. Мы для него не женщины, а просто добрые люди.

— Да бросьте вы нагораживать. Печататься хочет наш Валера, вот и обожает всех подряд.

Насчет «печататься» было хвачено через край. Валера не нуждался в протекции. Заметки его выделялись среди других и были, так сказать, особого направления: «Опять тройня!», «Черепаха в котельной», «Кот-путешественник», «Муравьи в январе». Формируя воскресный номер, редактор иногда сам звонил в отдел информации и спрашивал: «Не завалялось ли у вас там чего-нибудь Валериного?» Это означало — занимательного. Иногда кто-нибудь, хваля Валерину занимательную информацию на летучке, добавлял: «Валеру надо продвигать вперед, приобщать к более сложным газетным жанрам». Все об этом только говорили, а Дунина однажды взяла и послала его на выставку молодых художников, поручила изложить в виде отчета свои впечатления. И Валера изложил. «Конечно, это не Вознецов, — написал он об одном молодом художнике, — но и Вознецов в молодые годы еще не был великим».

— Кто это Вознецов? — вздрогнув в недобром предчувствии, спросила Дунина.

Оказалось, Васнецов.

— Тебе, Валера, надо читать книги, учиться, — сказала Дунина, забыв, что Валере сорок и те книги, которые читаются в детстве и юности, им уже никогда не будут прочитаны.

Валера ничего на это не ответил, он обожал Дунину, и ее слова не убили его, а вызвали легкую задумчивость.

Никто не знал, где он работает, какова его жизнь, знали только, что у него есть сын, хороший мальчик, десятиклассник, и жена, некультурная злая женщина, которую Валера боится как огня. Эту жену никто не видел, но все знали ей цену: у хорошей жены муж не будет цепляться глазами за каждую «более-менее», не говоря уж о каждой культурной, интересной, с широкими духовными запросами. Нет, в самом деле: с некультурной и бездуховной с ума сойдешь, в лес убежишь. И все-таки были такие, которые жалели эту жену и осуждали Валеру. «Если сын десятиклассник, то не вчера же он на ней женился. Мог бы ее за это время развить и десять раз перевоспитать!» Такое утверждали те, кто готовил в печать статьи на морально-нравственные и семейные темы. А еще были такие, кто видел и хотел видеть в Валере только одно смешное. Но так как смеяться над людьми, даже глупыми, нельзя, неблагородно, они придавали своему смеху благородный замысел: дескать, таких, как Валера, надо проучивать, потому что это отвратительно — не любить жену, а обожать каждую встречную. Замысел воплощался так: в отделе, где пребывал Валера, раздавался телефонный звонок. Кто-нибудь снимал трубку и говорил:

— Валера, тебя.

Тот, не ожидая подвоха, каждый раз доверчиво брал трубку. И слышал: