Желтый караван - [49]

— Вам надо зашить губу, — сказал Макар Макарович, — тут три шва.

— Сергей Николаевич! — Леля сцепила пальцы. Пальцы сплелись в узел, и не было рядом дружеского собачьего носа, чтобы разорвать этот узел.

— Сейчас… — Ржевский нагнулся у стола, — а то не успею… я, правда, с того света… только у призраков так голова не болит.

Он извлек из-под стола голубой листочек.

— Фальшивка! — заорал Тишкин.

— Нет. Возьмите, это вам, — Ржевский положил листок на сплетенные пальцы, и они разжались.

— «Скорую»? — спросил Иван.

— Давай! — Макар Макарович уложил Ржевского на диван.

Леля подбежала к нему.

— Тут гости, — сказал Иван из прихожей.

В дверях стоял белобрысый, с аккуратным личиком гражданин в мокром плаще и с портфелем:

— Я из Шауляя. У меня был ваш адрес. Я прошу меня извинить. Зовут меня Юстас.

— Вызвал, — вернулся в гостиную Иван. — Они говорят, что по этому адресу уже одна выехала.

— У вас очень мило, — продолжал Юстас, — но я не надолго.

— Я могу вон шторы порвать, будут еще вязки, — сказал Иван.

— Нет-нет! — махнул на него Макар Макарович. — Этот вроде здоровый. И не бандит. Вполне приличный гражданин, мне кажется.

— Спасибо. Я не буду раздеваться? Я вижу, здесь не все раздеты и обстановка рабочая. Это вы, — Юстас обратился к «Буратино», — вероятно, тот очень суетливый человек, который похож на Буратино? Правильно, сын говорил мне, что вы не отличаетесь вежливостью. Ну так вот. Я еще раз приношу извинения. Произошло неприятное надоразумение. Дело в том, что я и мои ближайшие родственники заняты в янтарном деле. Мы мастера. Но до последнего времени, до появления Закона об индивидуальной трудовой деятельности, у нас могли произойти некоторые недоразумения. Сейчас же все очень прекрасно. Все прекрасно, но я вижу, что вы все здесь заняты какой-то очень серьезной беседой, и я буду краток. Но я вынужден пройти к столу и потревожить вас.

Юстас подошел, расстегнул портфель и из пластикового мешочка высыпал на стол десятка два янтарных фигурок. Это были или недоделанные слоны, или больные мамонты с седоками.

— Это делал мой сын. Я говорил ему, что таких слонов не бывает, что лучше делать что-нибудь по нашим литовским мотивам. Но его можно извинить. Ему десять лет. Он еще не очень научился. А когда он утопил свой велосипед, он пошел на рынок и продал свои изделия, кажется, семь таких слонов, вам, да? Связанный гражданин у стола? Вы дали ему ваш адрес или вашего друга, я не знаю, и велели сыну, в случае если он найдет в раскопках археологов еще таких слонов, сообщить сюда вам. Но слонов не в раскопках, а у себя на кухне нашел я. Я не знаю, может быть, и такие слоны кому-то могут понравиться, но я наказал сына за спекуляцию и вынужден вернуть вам деньги.

Леля выпростала из-под закрытого ворота янтарное ожерелье и швырнула на стол.

— Да. Это они. Вы видите, что они точно такие же.

— Каждый доисторический мамонт стоит десять тыщ! — крикнул Тишкин. — Их определил искусствовед!

Он посмотрел на «Буратино».

— Нет, — грустно сказал Юстас, — каждая такая фигурка стоит пока только по цене материала, то есть пятьдесят копеек.

Юстас достал кошелек и показал его «Буратино»:

— Вы дали сыну сорок рублей. Он честный мальчик и не соврал. Я возвращаю вам тридцать шесть рублей, пятьдесят копеек. И я думаю, что теперь могу ехать? Я еще раз прошу меня извинить. Я прощаюсь.

Юстас собрал свои фигурки в портфель.

Макар Макарович взял ожерелье из «мамонтов»:

— Караван целый! Ишь! Слоны с ездоками! Оригинально! Желтый караван!

— Да. У сына есть талант. Вы не подумайте, что я говорю так потому, что он мой сын. Но он будет мастером. Он честный и добрый. Это главное. Прощайте! Если это возможно в вашем положении, будьте счастливы! — Юстас вышел.

Макар Макарович прошел на кухню.

— У подъезда три «скорых», считая нашу, — доложил он, возвращаясь, — и две милицейских. Кто-то со всей Москвы навызывал!

Загудел лифт.

— Снег-то выпал! Хорошо! — Макар Макарович оглядел гостиную. — А где же все-таки письмо? Это у Тишкина и впрямь бред, что ли?

— Тут… одна бумажка какая-то валялась, — прошептал Ржевский, — ее, наверное, мой Нансен утащил… пудель. Он обожает… запах одеколона «Ко-ко»…

— Господи! Как хорошо! — Леля держала Ржевского за руки. — Вы вот все пальцы себе ободрали… ничего. Все-все заживет! Я вылечу эти руки… выпал снег… чисто на свете!

— Пальцы… снег… караван. Какая все это ерунда! Только одно… серьезно, Леля! Я ведь, кажется, написал вам правду!

ПЛЕННИК Повесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Промерзший автобус, зазвенев как стеклянный, кое-как развернулся на пятачке у станции, и мое чрезвычайное путешествие началось.

Чрезвычайное прежде всего потому, что в конце пути меня могла ожидать «пуля из шестнадцатого калибра», причем предупредившему меня о ней Василь Василичу, тихому учителю географии, шестнадцатый калибр казался куда страшней, скажем, двенадцатого. Слова «шестнадцатый калибр» он поэтому произносил шепотом и озирался. Но дырка от жакана во всех случаях получается примерно одинаковая, а попав внутрь организма, озверевший, цветком раскрывшийся жакан творит черт знает что независимо от калибра.

Внутри автобус густо порос инеем, окна заплыли льдом, попутчики не то спали, не то вообще никуда не собирались доехать, потому что никто остановок не объявлял и никто ими не интересовался. Мы с полчаса тряслись в ледяном скрипучем ящике без всякой информации, но потом (для меня) все-таки пролетел по автобусу жестяной шепот: