Желтый. История цвета - [44]

Шрифт
Интервал

правдивые свидетельства коммерсантов и моряков заставили людей усомниться в этих фантастических историях. Новые рассказы о путешествиях на Восток, как, например, книги французов Жан-Батиста Тавернье (1605–1689)[176], Франсуа Бернье (1620–1688)[177] и Жана Шардена (1643–1713)[178], англичан Питера Манди (1600–1667)[179], Роберта Нокса (1640–1720) и венецианца Никколо Мануччи (1638–1715)[180], стали подтверждением этих свидетельств и добавили к ним много красочных подробностей о жизни в далеких странах. В частности, о какой бы стране ни шла речь – Персии, Индии и дворе Великого Могола, Китае или Юго-Восточной Азии с ее островными государствами, авторы всегда отмечают, сколь важное место в материальной культуре и повседневной жизни этих стран занимает желтый цвет – гораздо более важное, чем в христианской Европе. В первую очередь их поражает обилие желтого в драпировках и в одежде.

В это же время на Запад начинают поступать многочисленные азиатские товары: шелковые и хлопковые ткани, лаковые ширмы и шкатулки, керамика, пряности, изделия из слоновой кости, драгоценные камни, красители, золото, серебро, медь и другие металлы. И во всем этом присутствует желтый цвет, присутствует весьма ощутимо, так же как и в «китайщине», всевозможных поделках в восточном стиле, которыми так увлекается век Просвещения: это обои и драпировки, имитации лаковых изделий, фарфоровые кабинеты, китайские мотивы в мебели и посуде, парковые беседки в виде пагод. Увлечение всем китайским продержится до 1780‐х годов[181]. Это даже не мода, а нечто большее: в Китае видят идеальную страну, где властвует толерантность, где почитают литературу. Вот почему величайшие философы эпохи, в особенности Вольтер[182], безудержно восхваляют Китай. Один только Монтескьё относится к Поднебесной империи критически и видит в ней символ деспотизма.

Китай изображают в романах, представляют на театральной сцене, устраивают празднества и балы в китайском стиле или просто одеваются «по-китайски». Вот почему у читателей пользуются такой бешеной популярностью книги миссионеров, побывавших на Дальнем Востоке, а также необъятное сочинение Жан-Батиста Дюальда «Географическое, историческое, хронологическое, политическое и физическое описание Китайской империи и китайской Татарии»[183], основанное на записках отцов-иезуитов. В этом энциклопедическом труде автор уделяет немало внимания цветовой символике: мы узнаём, что в Китае желтый цвет символизирует землю и центр вселенной, что это благодетельный цвет, самый благородный из цветов, и что с незапамятных времен китайские императоры одеваются в желтое, их карета, их флаги тоже желтые, их печати сделаны из золота и завернуты в желтую ткань; кроме того, одни лишь императоры и их семьи могут жить во дворцах, стены которых сложены из красного кирпича, а черепица на крыше выкрашена желтым лаком[184]. Так в XVIII веке Китай у европейцев стал прочно ассоциироваться с желтым цветом.

Начиная с 1720–1730‐х годов желтый на Западе пользуется успехом, какого он не знал в предшествующие десятилетия, успехом, который объясняется не только китайщиной и модами в восточном стиле, но и общей тенденцией к осветлению тонов. Ибо XVIII столетие представляет собой сияющую, многоцветную интерлюдию между XVII веком, в котором было много грязи и убожества[185], и веком XIX, который иногда бывал непомерно темным. «Просвещение» наступает не только в духовной сфере, но и в повседневной жизни: двери и окна становятся шире, освещение – более совершенным и более доступным по цене. Теперь людям легче разглядеть цвета, и они чаще уделяют им внимание, тем более что химия красок в это время стремительно развивается, а вслед за ней и красильное дело и техника производства текстиля. Плодами такого прогресса пользуется все общество в целом, но в особенности средние слои, которые, наряду с аристократией, получают право окружать себя чистыми, яркими красками. Унылые, мрачные тона отступают по всем фронтам: с серо-коричневыми, черно-зелеными, темно-лиловыми тонами, характерными для прошлого столетия, теперь покончено. У наиболее обеспеченных классов в одежде и домашней обстановке входят в моду светлые, пастельные оттенки, со множеством нюансов, особенно в синих, желтых, розовых и серых тонах. А в это время язык обогащается, пытаясь подобрать остроумные названия для новых модных нюансов и прибегая порой к весьма причудливым образным выражениям. Вот перечень модных цветов середины XVIII века: «подавленный вздох», «голубиное горлышко», «бедро испуганной нимфы», «дождь из роз», «груша поутру», «парижская грязь», «живот кармелитки» и, наконец, «кака дофина»[186].

Появилась новая краска для тканей, в особенности шелковых и хлопковых; она дает оттенки, называемые «нанкинский желтый», и якобы производится из баснословно дорогого красителя, привозимого из столицы Китая. На самом деле это название всего лишь приманка для покупателей – за ним скрываются самые разные пигменты; какие-то из них действительно азиатского происхождения, другие изготовлены во Франции либо иной европейской стране. С виду этот «нанкинский желтый», пользовавшийся большим успехом в 1740–1770‐х годах, представляет собой достаточно широкую гамму тонов, от светло-желтого до почти оранжевого, включая белокурые, палевые, светло-замшевые и даже бежевые оттенки. Их особенность в том, что все они светлые, но при этом не насыщенные.


Еще от автора Мишель Пастуро
Красный

Красный» — четвертая книга М. Пастуро из масштабной истории цвета в западноевропейских обществах («Синий», «Черный», «Зеленый» уже были изданы «Новым литературным обозрением»). Благородный и величественный, полный жизни, энергичный и даже агрессивный, красный был первым цветом, который человек научился изготавливать и разделять на оттенки. До сравнительно недавнего времени именно он оставался наиболее востребованным и занимал самое высокое положение в цветовой иерархии. Почему же считается, что красное вино бодрит больше, чем белое? Красное мясо питательнее? Красная помада лучше других оттенков украшает женщину? Красные автомобили — вспомним «феррари» и «мазерати» — быстрее остальных, а в спорте, как гласит легенда, игроки в красных майках морально подавляют противников, поэтому их команда реже проигрывает? Французский историк М.


Синий

Почему общества эпохи Античности и раннего Средневековья относились к синему цвету с полным равнодушием? Почему начиная с XII века он постепенно набирает популярность во всех областях жизни, а синие тона в одежде и в бытовой культуре становятся желанными и престижными, значительно превосходя зеленые и красные? Исследование французского историка посвящено осмыслению истории отношений европейцев с синим цветом, таящей в себе немало загадок и неожиданностей. Из этой книги читатель узнает, какие социальные, моральные, художественные и религиозные ценности были связаны с ним в разное время, а также каковы его перспективы в будущем.


Дьявольская материя

Уже название этой книги звучит интригующе: неужели у полосок может быть своя история? Мишель Пастуро не только утвердительно отвечает на этот вопрос, но и доказывает, что история эта полна самыми невероятными событиями. Ученый прослеживает историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и показывает, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, как постоянно усложнялись системы значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Средневековья одежда в полосу воспринималась как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.


Зеленый

Исследование является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро, посвященного написанию истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века. Начав с престижного синего и продолжив противоречивым черным, автор обратился к дешифровке зеленого. Вплоть до XIX столетия этот цвет был одним из самых сложных в производстве и закреплении: химически непрочный, он в течение долгих веков ассоциировался со всем изменчивым, недолговечным, мимолетным: детством, любовью, надеждой, удачей, игрой, случаем, деньгами.


Черный

Данная монография является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро – истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века, начатого им с исследования отношений европейцев с синим цветом. На этот раз в центре внимания Пастуро один из самых загадочных и противоречивых цветов с весьма непростой судьбой – черный. Автор предпринимает настоящее детективное расследование приключений, а нередко и злоключений черного цвета в западноевропейской культуре. Цвет первозданной тьмы, Черной смерти и Черного рыцаря, в Средние века он перекочевал на одеяния монахов, вскоре стал доминировать в протестантском гардеробе, превратился в излюбленный цвет юристов и коммерсантов, в эпоху романтизма оказался неотъемлемым признаком меланхолических покровов, а позднее маркером элегантности и шика и одновременно непременным атрибутом повседневной жизни горожанина.


Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола

Книга известного современного французского историка рассказывает о повседневной жизни в Англии и Франции во второй половине XII – первой трети XIII века – «сердцевине западного Средневековья». Именно тогда правили Генрих Плантагенет и Ричард Львиное Сердце, Людовик VII и Филипп Август, именно тогда совершались великие подвиги и слагались романы о легендарном короле бриттов Артуре и приключениях рыцарей Круглого стола. Доблестные Ланселот и Персеваль, королева Геньевра и бесстрашный Говен, а также другие герои произведений «Артурианы» стали образцами для рыцарей и их дам в XII—XIII веках.


Рекомендуем почитать
Очерки истории европейской культуры нового времени

Книга известного политолога и публициста Владимира Малинковича посвящена сложным проблемам развития культуры в Европе Нового времени. Речь идет, в первую очередь, о тех противоречивых тенденциях в истории европейских народов, которые вызваны сложностью поисков необходимого равновесия между процессами духовной и материальной жизни человека и общества. Главы книги посвящены проблемам гуманизма Ренессанса, культурному хаосу эпохи барокко, противоречиям того пути, который был предложен просветителями, творчеству Гоголя, европейскому декадансу, пессиместическим настроениям Антона Чехова, наконец, майскому, 1968 года, бунту французской молодежи против общества потребления.


Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры

По прошествии пяти лет после выхода предыдущей книги «По Фонтанке. Страницы истории петербургской культуры» мы предлагаем читателям продолжение наших прогулок по Фонтанке и близлежащим ее окрестностям. Герои книги – люди, оставившие яркий след в культурной истории нашей страны: Константин Батюшков, княгиня Зинаида Александровна Волконская, Александр Пушкин, Михаил Глинка, великая княгиня Елена Павловна, Александр Бородин, Микалоюс Чюрлёнис. Каждому из них посвящен отдельный очерк, рассказывающий и о самом персонаже, и о культурной среде, складывающейся вокруг него, и о происходящих событиях.


Скифия глазами эллинов

Произведения античных писателей, открывающие начальные страницы отечественной истории, впервые рассмотрены в сочетании с памятниками изобразительного искусства VI-IV вв. до нашей эры. Собранные воедино, систематизированные и исследованные автором свидетельства великих греческих историков (Геродот), драматургов (Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан), ораторов (Исократ,Демосфен, Эсхин) и других великих представителей Древней Греции дают возможность воссоздать историю и культуру, этногеографию и фольклор, нравы и обычаи народов, населявших Восточную Европу, которую эллины называли Скифией.


Очерки по социологии культуры

Сборник статей социолога культуры, литературного критика и переводчика Б. В. Дубина (1946–2014) содержит наиболее яркие его работы. Автор рассматривает такие актуальные темы, как соотношение классики, массовой словесности и авангарда, литература как социальный институт (книгоиздание, библиотеки, премии, цензура и т. д.), «формульная» литература (исторический роман, боевик, фантастика, любовный роман), биография как литературная конструкция, идеология литературы, различные коммуникационные системы (телевидение, театр, музей, слухи, спорт) и т. д.


Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

В книге собраны беседы с поэтами из России и Восточной Европы (Беларусь, Литва, Польша, Украина), работающими в Нью-Йорке и на его литературной орбите, о диаспоре, эмиграции и ее «волнах», родном и неродном языках, архитектуре и урбанизме, пересечении географических, политических и семиотических границ, точках отталкивания и притяжения между разными поколениями литературных диаспор конца XX – начала XXI в. «Общим местом» бесед служит Нью-Йорк, его городской, литературный и мифологический ландшафт, рассматриваемый сквозь призму языка и поэтических традиций и сопоставляемый с другими центрами русской и восточноевропейской культур в диаспоре и в метрополии.


В поисках забвения

Наркотики. «Искусственный рай»? Так говорил о наркотиках Де Куинси, так считали Бодлер, Верлен, Эдгар По… Идеальное средство «расширения сознания»? На этом стояли Карлос Кастанеда, Тимоти Лири, культура битников и хиппи… Кайф «продвинутых» людей? Так полагали рок-музыканты – от Сида Вишеса до Курта Кобейна… Практически все они умерли именно от наркотиков – или «под наркотиками».Перед вами – книга о наркотиках. Об истории их употребления. О том, как именно они изменяют организм человека. Об их многочисленных разновидностях – от самых «легких» до самых «тяжелых».


Записки куклы. Модное воспитание в литературе для девиц конца XVIII – начала XX века

Монография посвящена исследованию литературной репрезентации модной куклы в российских изданиях конца XVIII – начала XX века, ориентированных на женское воспитание. Среди значимых тем – шитье и рукоделие, культура одежды и контроль за телом, модное воспитание и будущее материнство. Наиболее полно регистр гендерных тем представлен в многочисленных текстах, изданных в формате «записок», «дневников» и «переписок» кукол. К ним примыкает разнообразная беллетристическая литература, посвященная игре с куклой.


Мода и искусство

Сборник включает в себя эссе, посвященные взаимоотношениям моды и искусства. В XX веке, когда связи между модой и искусством становились все более тесными, стало очевидно, что считать ее не очень серьезной сферой культуры, не способной соперничать с высокими стандартами искусства, было бы слишком легкомысленно. Начиная с первых десятилетий прошлого столетия, именно мода играла центральную роль в популяризации искусства, причем это отнюдь не подразумевало оскорбительного для искусства снижения эстетической ценности в ответ на запрос массового потребителя; речь шла и идет о поиске новых возможностей для искусства, о расширении его аудитории, с чем, в частности, связан бум музейных проектов в области моды.


Поэтика моды

Мода – не только история костюма, сезонные тенденции или эволюция стилей. Это еще и феномен, который нуждается в особом описательном языке. Данный язык складывается из «словаря» глянцевых журналов и пресс-релизов, из профессионального словаря «производителей» моды, а также из образов, встречающихся в древних мифах и старинных сказках. Эти образы почти всегда окружены тайной. Что такое диктатура гламура, что общего между книгой рецептов, глянцевым журналом и жертвоприношением, между подиумным показом и священным ритуалом, почему пряхи, портные и башмачники в сказках похожи на колдунов и магов? Попытка ответить на эти вопросы – в книге «Поэтика моды» журналиста, культуролога, кандидата философских наук Инны Осиновской.


Мужчина и женщина: Тело, мода, культура. СССР — оттепель

Исследование доктора исторических наук Наталии Лебиной посвящено гендерному фону хрущевских реформ, то есть взаимоотношениям мужчин и женщин в период частичного разрушения тоталитарных моделей брачно-семейных отношений, отцовства и материнства, сексуального поведения. В центре внимания – пересечения интимной и публичной сферы: как директивы власти сочетались с кинематографом и литературой в своем воздействии на частную жизнь, почему и когда повседневность с готовностью откликалась на законодательные инициативы, как язык реагировал на социальные изменения, наконец, что такое феномен свободы, одобренной сверху и возникшей на фоне этакратической модели устройства жизни.