Желтый. История цвета - [23]

Шрифт
Интервал

Гербы впервые появились на полях сражений и на рыцарских турнирах; затем они быстро распространились в обществе как личные идентификаторы либо как знаки собственника. В гербе две составляющие: фигуры и цвета (тинктуры). Они размещаются на гербовом щите, форма которого может быть различной. Треугольная форма, позаимствованная у средневековых щитов, вовсе не является обязательной, просто она встречается наиболее часто. Фигуры и цвета располагаются на щите в определенном порядке и в определенных сочетаниях, согласно немногочисленным, но строгим правилам геральдики. Главное правило касается применения цветов. Их всего шесть, и в дальнейшем – во многом благодаря влиянию геральдики – эта шестерка станет базовой палитрой всей западноевропейской культуры: белый, желтый, красный, синий, черный, зеленый[71].

Цвета в геральдике – это абсолютные, концептуальные, почти абстрактные цвета; геральдическая цветовая гамма не ведает нюансов. Например, желтый может быть нежным, ярким, насыщенным, блеклым, ближе к оранжевому или к бежевому, превратиться в золотой, стать лимонно-желтым, палевым, медовым, горчичным и так далее: это не влияет ни на узнаваемость, ни на символическое значение герба. Цвет в данном случае важен как идея, а не как ее материальное воплощение. Правда, при изучении средневековых документов с изображенными в них гербами замечаешь, что цвета на них чаще всего яркие, сияющие; если красный – то настоящий красный; синий и зеленый – светлые, веселые; что же касается желтого и белого, то до конца XIII столетия желтый, как правило, изображается желтым, а белый – белым; но в дальнейшем их могут заменять золотой и серебряный, что весьма неприятно для глаза (по крайней мере, для глаза человека наших дней).

В современную эпоху этот абсолютный, почти абстрактный характер геральдических цветов возродился в хроматическом коде флагов и вымпелов: здесь нюансы тоже не имеют значения. Вот и сегодня в конституции ничего не говорится о том, какого оттенка должны быть синий и красный на флаге Франции, или желтый и красный на флаге Бельгии, зеленый на итальянском либо ирландском, синий на греческом либо шведском: это эмблематические цвета, а значит, абстрактные. Тем не менее и они могут материализоваться, принимая различные оттенки, когда полотнище флага развевается на ветру, и меняя их по прихоти ненастья, но флаг от этого не потеряет силу. Здесь перед нами наследие средневековой геральдики, которое этим далеко не исчерпывается[72].

Итак, нюансы значения не имеют; зато шесть цветов на гербе нельзя сочетать, как вздумается. Есть сочетания дозволенные и недозволенные. Цвета на гербовом щите делятся на две группы: в первой – белый и желтый; во второй – красный, черный, синий и зеленый. Правило геральдики запрещает помещать рядом и напластовывать друг на друга два цвета, принадлежащие к одной и той же группе. Возьмем для примера щит, на котором изображен лев. Если поле щита красное, лев может быть белым или желтым, но ни в коем случае не может быть синим, черным или зеленым, так как синий, черный и зеленый принадлежат к той же группе, что и красный. И наоборот: если поле щита желтое, лев может быть красным, синим, черным или зеленым, но не белым. Это базовое правило появилось одновременно с зарождением самой геральдики и повсюду неукоснительно соблюдалось (в Средние века случаи отступления от правила не превышают 1 % от общего количества гербов). Возможно, правило это было позаимствовано у знамен, и его цель – сделать герб четко различимым с большого расстояния: ведь первые гербы почти всегда были двухцветными, чтобы рыцарей легче было опознать в схватке.

Цвет – важнейший элемент герба: есть немало гербов без фигур, но гербов без цвета не существует[73]. Фигур в геральдике, разумеется, гораздо больше, чем цветов. На самом деле число их не ограничено: любое животное, растение, геометрическое тело или фигура может занять место на гербовом щите. В течение веков будут появляться все новые и новые геральдические фигуры: если в Средние века наиболее часто встречавшихся фигур было десятка четыре, то в XVIII веке их станет больше двух сотен.

Все, что мы сейчас рассказали, усвоить сравнительно легко. Самое трудное для новичка, впервые столкнувшегося с геральдикой, – это особый язык, которым она пользуется, язык очень эффективный (в нем сравнительно мало элементов, но они содержат много информации), однако зачастую расходящийся с обыденной лексикой. Степень расхождения зависит от страны и от языка. Самые трудные в этом смысле языки – французский и английский. Если при человеке, незнакомом с геральдикой, описать герб при помощи профессиональной терминологии, вряд ли он поймет хоть слово. В частности, в Англии геральдика до сих пор пользуется англо-нормандскими терминами, орфография которых осталась неизменной с XIII века. В итальянском и в испанском эта разница не так ощутима; а в немецком, голландском и в языках Скандинавии она существенно слабее, хроматические термины и синтаксис здесь ближе к современным. Так или иначе, но и во французском, и в английском отдаление языка геральдики от обиходного языка проходило постепенно. Когда в XIII веке герольды на турнире описывают гербы участников, зрители их понимают: они изъясняются на языке, близком к языку литературных текстов того времени. А в XV веке авторы первых трактатов по геральдике начали намеренно усложнять язык, чтобы всем стало ясно: без них нельзя обойтись. Позднее эрудиты XVII столетия добавили от себя массу ненужных уточнений и попали в ловушку собственного педантизма. В итоге любое описание герба непосвященному казалось тарабарщиной.


Еще от автора Мишель Пастуро
Красный

Красный» — четвертая книга М. Пастуро из масштабной истории цвета в западноевропейских обществах («Синий», «Черный», «Зеленый» уже были изданы «Новым литературным обозрением»). Благородный и величественный, полный жизни, энергичный и даже агрессивный, красный был первым цветом, который человек научился изготавливать и разделять на оттенки. До сравнительно недавнего времени именно он оставался наиболее востребованным и занимал самое высокое положение в цветовой иерархии. Почему же считается, что красное вино бодрит больше, чем белое? Красное мясо питательнее? Красная помада лучше других оттенков украшает женщину? Красные автомобили — вспомним «феррари» и «мазерати» — быстрее остальных, а в спорте, как гласит легенда, игроки в красных майках морально подавляют противников, поэтому их команда реже проигрывает? Французский историк М.


Синий

Почему общества эпохи Античности и раннего Средневековья относились к синему цвету с полным равнодушием? Почему начиная с XII века он постепенно набирает популярность во всех областях жизни, а синие тона в одежде и в бытовой культуре становятся желанными и престижными, значительно превосходя зеленые и красные? Исследование французского историка посвящено осмыслению истории отношений европейцев с синим цветом, таящей в себе немало загадок и неожиданностей. Из этой книги читатель узнает, какие социальные, моральные, художественные и религиозные ценности были связаны с ним в разное время, а также каковы его перспективы в будущем.


Дьявольская материя

Уже название этой книги звучит интригующе: неужели у полосок может быть своя история? Мишель Пастуро не только утвердительно отвечает на этот вопрос, но и доказывает, что история эта полна самыми невероятными событиями. Ученый прослеживает историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и показывает, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, как постоянно усложнялись системы значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Средневековья одежда в полосу воспринималась как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.


Зеленый

Исследование является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро, посвященного написанию истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века. Начав с престижного синего и продолжив противоречивым черным, автор обратился к дешифровке зеленого. Вплоть до XIX столетия этот цвет был одним из самых сложных в производстве и закреплении: химически непрочный, он в течение долгих веков ассоциировался со всем изменчивым, недолговечным, мимолетным: детством, любовью, надеждой, удачей, игрой, случаем, деньгами.


Черный

Данная монография является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро – истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века, начатого им с исследования отношений европейцев с синим цветом. На этот раз в центре внимания Пастуро один из самых загадочных и противоречивых цветов с весьма непростой судьбой – черный. Автор предпринимает настоящее детективное расследование приключений, а нередко и злоключений черного цвета в западноевропейской культуре. Цвет первозданной тьмы, Черной смерти и Черного рыцаря, в Средние века он перекочевал на одеяния монахов, вскоре стал доминировать в протестантском гардеробе, превратился в излюбленный цвет юристов и коммерсантов, в эпоху романтизма оказался неотъемлемым признаком меланхолических покровов, а позднее маркером элегантности и шика и одновременно непременным атрибутом повседневной жизни горожанина.


Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола

Книга известного современного французского историка рассказывает о повседневной жизни в Англии и Франции во второй половине XII – первой трети XIII века – «сердцевине западного Средневековья». Именно тогда правили Генрих Плантагенет и Ричард Львиное Сердце, Людовик VII и Филипп Август, именно тогда совершались великие подвиги и слагались романы о легендарном короле бриттов Артуре и приключениях рыцарей Круглого стола. Доблестные Ланселот и Персеваль, королева Геньевра и бесстрашный Говен, а также другие герои произведений «Артурианы» стали образцами для рыцарей и их дам в XII—XIII веках.


Рекомендуем почитать
Русская мифология: Мир образов фольклора

Данная книга — итог многолетних исследований, предпринятых автором в области русской мифологии. Работа выполнена на стыке различных дисциплин: фольклористики, литературоведения, лингвистики, этнографии, искусствознания, истории, с привлечением мифологических аспектов народной ботаники, медицины, географии. Обнаруживая типологические параллели, автор широко привлекает мифологемы, сформировавшиеся в традициях других народов мира. Посредством комплексного анализа раскрываются истоки и полисемантизм образов, выявленных в быличках, бывальщинах, легендах, поверьях, в произведениях других жанров и разновидностей фольклора, не только вербального, но и изобразительного.


Скифия глазами эллинов

Произведения античных писателей, открывающие начальные страницы отечественной истории, впервые рассмотрены в сочетании с памятниками изобразительного искусства VI-IV вв. до нашей эры. Собранные воедино, систематизированные и исследованные автором свидетельства великих греческих историков (Геродот), драматургов (Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан), ораторов (Исократ,Демосфен, Эсхин) и других великих представителей Древней Греции дают возможность воссоздать историю и культуру, этногеографию и фольклор, нравы и обычаи народов, населявших Восточную Европу, которую эллины называли Скифией.


Очерки по социологии культуры

Сборник статей социолога культуры, литературного критика и переводчика Б. В. Дубина (1946–2014) содержит наиболее яркие его работы. Автор рассматривает такие актуальные темы, как соотношение классики, массовой словесности и авангарда, литература как социальный институт (книгоиздание, библиотеки, премии, цензура и т. д.), «формульная» литература (исторический роман, боевик, фантастика, любовный роман), биография как литературная конструкция, идеология литературы, различные коммуникационные системы (телевидение, театр, музей, слухи, спорт) и т. д.


Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

В книге собраны беседы с поэтами из России и Восточной Европы (Беларусь, Литва, Польша, Украина), работающими в Нью-Йорке и на его литературной орбите, о диаспоре, эмиграции и ее «волнах», родном и неродном языках, архитектуре и урбанизме, пересечении географических, политических и семиотических границ, точках отталкивания и притяжения между разными поколениями литературных диаспор конца XX – начала XXI в. «Общим местом» бесед служит Нью-Йорк, его городской, литературный и мифологический ландшафт, рассматриваемый сквозь призму языка и поэтических традиций и сопоставляемый с другими центрами русской и восточноевропейской культур в диаспоре и в метрополии.


Персонажи карельской мифологической прозы. Исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов. Часть 1

Данная книга является первым комплексным научным исследованием в области карельской мифологии. На основе мифологических рассказов и верований, а так же заговоров, эпических песен, паремий и других фольклорных жанров, комплексно представлена картина архаичного мировосприятия карелов. Рассматриваются образы Кегри, Сюндю и Крещенской бабы, персонажей, связанных с календарной обрядностью. Анализируется мифологическая проза о духах-хозяевах двух природных стихий – леса и воды и некоторые обряды, связанные с ними.


В поисках забвения

Наркотики. «Искусственный рай»? Так говорил о наркотиках Де Куинси, так считали Бодлер, Верлен, Эдгар По… Идеальное средство «расширения сознания»? На этом стояли Карлос Кастанеда, Тимоти Лири, культура битников и хиппи… Кайф «продвинутых» людей? Так полагали рок-музыканты – от Сида Вишеса до Курта Кобейна… Практически все они умерли именно от наркотиков – или «под наркотиками».Перед вами – книга о наркотиках. Об истории их употребления. О том, как именно они изменяют организм человека. Об их многочисленных разновидностях – от самых «легких» до самых «тяжелых».


Записки куклы. Модное воспитание в литературе для девиц конца XVIII – начала XX века

Монография посвящена исследованию литературной репрезентации модной куклы в российских изданиях конца XVIII – начала XX века, ориентированных на женское воспитание. Среди значимых тем – шитье и рукоделие, культура одежды и контроль за телом, модное воспитание и будущее материнство. Наиболее полно регистр гендерных тем представлен в многочисленных текстах, изданных в формате «записок», «дневников» и «переписок» кукол. К ним примыкает разнообразная беллетристическая литература, посвященная игре с куклой.


Мода и искусство

Сборник включает в себя эссе, посвященные взаимоотношениям моды и искусства. В XX веке, когда связи между модой и искусством становились все более тесными, стало очевидно, что считать ее не очень серьезной сферой культуры, не способной соперничать с высокими стандартами искусства, было бы слишком легкомысленно. Начиная с первых десятилетий прошлого столетия, именно мода играла центральную роль в популяризации искусства, причем это отнюдь не подразумевало оскорбительного для искусства снижения эстетической ценности в ответ на запрос массового потребителя; речь шла и идет о поиске новых возможностей для искусства, о расширении его аудитории, с чем, в частности, связан бум музейных проектов в области моды.


Поэтика моды

Мода – не только история костюма, сезонные тенденции или эволюция стилей. Это еще и феномен, который нуждается в особом описательном языке. Данный язык складывается из «словаря» глянцевых журналов и пресс-релизов, из профессионального словаря «производителей» моды, а также из образов, встречающихся в древних мифах и старинных сказках. Эти образы почти всегда окружены тайной. Что такое диктатура гламура, что общего между книгой рецептов, глянцевым журналом и жертвоприношением, между подиумным показом и священным ритуалом, почему пряхи, портные и башмачники в сказках похожи на колдунов и магов? Попытка ответить на эти вопросы – в книге «Поэтика моды» журналиста, культуролога, кандидата философских наук Инны Осиновской.


Мужчина и женщина: Тело, мода, культура. СССР — оттепель

Исследование доктора исторических наук Наталии Лебиной посвящено гендерному фону хрущевских реформ, то есть взаимоотношениям мужчин и женщин в период частичного разрушения тоталитарных моделей брачно-семейных отношений, отцовства и материнства, сексуального поведения. В центре внимания – пересечения интимной и публичной сферы: как директивы власти сочетались с кинематографом и литературой в своем воздействии на частную жизнь, почему и когда повседневность с готовностью откликалась на законодательные инициативы, как язык реагировал на социальные изменения, наконец, что такое феномен свободы, одобренной сверху и возникшей на фоне этакратической модели устройства жизни.