Желтый. История цвета - [22]
У нас здесь не хватит места, чтобы подробно описать, какие цвета и какая цветовая символика, по мнению будущего папы, соответствовали тем или иным праздникам церковного года. Поэтому вкратце перескажем самое главное. Белый цвет как символ чистоты подходит для праздников, посвященных ангелам, девам и исповедникам, для Рождества и Крещения Господня, для Великого четверга, Пасхи, Вознесения и Дня Всех Святых. Красный, символ крови, пролитой Христом и за Христа, а также сошествия Духа Святого, пригоден для праздников апостолов и мучеников, для Воздвижения и Пятидесятницы. Черный, символ скорби и покаяния, следует использовать для заупокойной мессы, Рождественского поста, Дня святых невинных младенцев Вифлеемских и в течение Великого поста. Зеленый же надлежит использовать в дни, когда не подходят ни белый, ни красный, ни черный, поскольку – и это очень важное замечание – «зеленый цвет является средним между белизной, чернотой и краснотой»[69]. В этом своде правил, одновременно литургическом и хроматическом, не нашлось места ни синему, ни желтому. В конце XII века синий цвет только начинает набирать силу как в общественной жизни, так и в символике; его головокружительный взлет состоится только в следующем столетии, но к этому времени богослужебный хроматический канон уже успеет сложиться. Что же касается желтого, то, как мы говорили, он повергает в растерянность литургистов и богословов: с одной стороны, в Библии и в трудах Отцов Церкви о нем ничего не сказано, а значит, и символики у него быть не может; с другой стороны, золото в обрядах присутствует постоянно, а когда нужно дополнить базовую богослужебную палитру – красный, белый, черный, зеленый, – еще и превращается в цвет. А собственно желтого как бы и не существует – его нет в тексте Священного Писания, нет и перед глазами.
Хотя в трактате кардинала Лотарио описаний больше, чем предписаний, все же он способствовал унификации правил христианского богослужения. Почти сто лет спустя интерес к трактату оживила другая знаменитая книга, «Rationale divinorum officiorum» Гийома Дюрана, епископа Мендского, компиляция, созданная в 1285–1286 годах. Этот фундаментальный восьмитомный труд – самая полная средневековая энциклопедия предметов, знаков и символов, связанных с христианским богослужением, которая, в частности, воспроизводит главу из трактата Лотарио, посвященную цветам, развивает его аллегорические и символические толкования различных аспектов литургии, дополняет цикл праздников и превращает в единую, общую для всего христианского мира систему те богослужебные правила, которые описал Лотарио и которые когда-то были всего лишь локальной практикой, принятой в Римской епархии. Зная, что из наследия Гийома Дюрана до нас дошли несколько сотен рукописей, что после изобретения книгопечатания его сочинение стало третьей по счету книгой (после Библии и Псалтири), вышедшей из-под пресса, и выдержало сорок три первопечатных издания, мы можем себе представить, какое значение имел для Европы этот свод богослужебных правил с описанием их цветовой символики. И нам остается только еще раз пожалеть, что желтому цвету там не нашлось места[70].
Система богослужебных цветов, получившая распространение в период между эпохой Каролингов и XIII веком, – только одна из граней более масштабного явления – расцвечивания церковного убранства (полихромная архитектура и скульптура, сюжетные настенные росписи, витражи, мебель), при изучении которого археология должна идти рука об руку с литургикой. Внутри здания все цвета, находятся ли они там постоянно или временно, какими бы ни были их носители – камень или пергамент, стекло или ткань, – говорят друг с другом, перекликаются. В храме цвет активизирует пространство и время, выделяет действующих лиц и места действия, позволяет полнее ощутить перепады напряжения, смену ритмов; он необходим для театрализации культа. Однако, чтобы представить себе цветовую символику Средневековья во всем диапазоне ее возможностей, надо пойти дальше и к археологии и литургике добавить третью дисциплину – геральдику.
В самом деле, историк не может не заметить, что первые успешные попытки закрепить цветовой код на церковном убранстве и облачениях священников совпадают по времени с рождением гербов. Эти два кода схожи между собой. Богослужебные цвета, как и цвета на гербах, существуют в ограниченном количестве и сочетаются друг с другом по строго определенным правилам. Цвета в богослужении, как и в геральдике, – это абстрактные, концептуальные, абсолютные цвета, их палитра не ведает нюансов. Вот почему богослов, как и геральдист, в состоянии придать цветам большую символическую нагрузку. Однако, в отличие от богослужения, геральдика признаёт желтый цвет и активно использует его, притом даже в двух аспектах.
Желтый цвет в геральдике
Появление гербов, произошедшее в течение XII века, для желтого цвета стало поворотным моментом, почти что вторым рождением. Впервые в Европе система знаков, во многом построенная на хроматической основе, уделяет желтому место на переднем плане. То, что не удалось сделать литургии, геральдика сумеет осуществить за несколько десятилетий: перейти от трех (белый, красный, черный) к шести базовым цветам (белый, красный, черный, зеленый, желтый, синий). А еще, опять-таки впервые, желтый цвет получает свою собственную символику, не связанную с его материальностью или с его носителем. Отныне это «желтый», хроматический концепт, а не просто набор желтых тонов, оттенки которых зависят от пигментов, красителей, освещения и технических приемов. Получив этот статус, желтый, безнадежно отстававший в области эмблем и символов от красного, белого и черного, быстро догоняет их. В XII веке символика желтого еще ведет себя робко и неуверенно, однако в течение последующих столетий она обогащается все больше и больше и, наконец, распространяется за пределы геральдики.
Красный» — четвертая книга М. Пастуро из масштабной истории цвета в западноевропейских обществах («Синий», «Черный», «Зеленый» уже были изданы «Новым литературным обозрением»). Благородный и величественный, полный жизни, энергичный и даже агрессивный, красный был первым цветом, который человек научился изготавливать и разделять на оттенки. До сравнительно недавнего времени именно он оставался наиболее востребованным и занимал самое высокое положение в цветовой иерархии. Почему же считается, что красное вино бодрит больше, чем белое? Красное мясо питательнее? Красная помада лучше других оттенков украшает женщину? Красные автомобили — вспомним «феррари» и «мазерати» — быстрее остальных, а в спорте, как гласит легенда, игроки в красных майках морально подавляют противников, поэтому их команда реже проигрывает? Французский историк М.
Почему общества эпохи Античности и раннего Средневековья относились к синему цвету с полным равнодушием? Почему начиная с XII века он постепенно набирает популярность во всех областях жизни, а синие тона в одежде и в бытовой культуре становятся желанными и престижными, значительно превосходя зеленые и красные? Исследование французского историка посвящено осмыслению истории отношений европейцев с синим цветом, таящей в себе немало загадок и неожиданностей. Из этой книги читатель узнает, какие социальные, моральные, художественные и религиозные ценности были связаны с ним в разное время, а также каковы его перспективы в будущем.
Уже название этой книги звучит интригующе: неужели у полосок может быть своя история? Мишель Пастуро не только утвердительно отвечает на этот вопрос, но и доказывает, что история эта полна самыми невероятными событиями. Ученый прослеживает историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и показывает, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, как постоянно усложнялись системы значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Средневековья одежда в полосу воспринималась как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.
Исследование является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро, посвященного написанию истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века. Начав с престижного синего и продолжив противоречивым черным, автор обратился к дешифровке зеленого. Вплоть до XIX столетия этот цвет был одним из самых сложных в производстве и закреплении: химически непрочный, он в течение долгих веков ассоциировался со всем изменчивым, недолговечным, мимолетным: детством, любовью, надеждой, удачей, игрой, случаем, деньгами.
Данная монография является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро – истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века, начатого им с исследования отношений европейцев с синим цветом. На этот раз в центре внимания Пастуро один из самых загадочных и противоречивых цветов с весьма непростой судьбой – черный. Автор предпринимает настоящее детективное расследование приключений, а нередко и злоключений черного цвета в западноевропейской культуре. Цвет первозданной тьмы, Черной смерти и Черного рыцаря, в Средние века он перекочевал на одеяния монахов, вскоре стал доминировать в протестантском гардеробе, превратился в излюбленный цвет юристов и коммерсантов, в эпоху романтизма оказался неотъемлемым признаком меланхолических покровов, а позднее маркером элегантности и шика и одновременно непременным атрибутом повседневной жизни горожанина.
Книга известного современного французского историка рассказывает о повседневной жизни в Англии и Франции во второй половине XII – первой трети XIII века – «сердцевине западного Средневековья». Именно тогда правили Генрих Плантагенет и Ричард Львиное Сердце, Людовик VII и Филипп Август, именно тогда совершались великие подвиги и слагались романы о легендарном короле бриттов Артуре и приключениях рыцарей Круглого стола. Доблестные Ланселот и Персеваль, королева Геньевра и бесстрашный Говен, а также другие герои произведений «Артурианы» стали образцами для рыцарей и их дам в XII—XIII веках.
По прошествии пяти лет после выхода предыдущей книги «По Фонтанке. Страницы истории петербургской культуры» мы предлагаем читателям продолжение наших прогулок по Фонтанке и близлежащим ее окрестностям. Герои книги – люди, оставившие яркий след в культурной истории нашей страны: Константин Батюшков, княгиня Зинаида Александровна Волконская, Александр Пушкин, Михаил Глинка, великая княгиня Елена Павловна, Александр Бородин, Микалоюс Чюрлёнис. Каждому из них посвящен отдельный очерк, рассказывающий и о самом персонаже, и о культурной среде, складывающейся вокруг него, и о происходящих событиях.
Произведения античных писателей, открывающие начальные страницы отечественной истории, впервые рассмотрены в сочетании с памятниками изобразительного искусства VI-IV вв. до нашей эры. Собранные воедино, систематизированные и исследованные автором свидетельства великих греческих историков (Геродот), драматургов (Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан), ораторов (Исократ,Демосфен, Эсхин) и других великих представителей Древней Греции дают возможность воссоздать историю и культуру, этногеографию и фольклор, нравы и обычаи народов, населявших Восточную Европу, которую эллины называли Скифией.
Сборник статей социолога культуры, литературного критика и переводчика Б. В. Дубина (1946–2014) содержит наиболее яркие его работы. Автор рассматривает такие актуальные темы, как соотношение классики, массовой словесности и авангарда, литература как социальный институт (книгоиздание, библиотеки, премии, цензура и т. д.), «формульная» литература (исторический роман, боевик, фантастика, любовный роман), биография как литературная конструкция, идеология литературы, различные коммуникационные системы (телевидение, театр, музей, слухи, спорт) и т. д.
В книге собраны беседы с поэтами из России и Восточной Европы (Беларусь, Литва, Польша, Украина), работающими в Нью-Йорке и на его литературной орбите, о диаспоре, эмиграции и ее «волнах», родном и неродном языках, архитектуре и урбанизме, пересечении географических, политических и семиотических границ, точках отталкивания и притяжения между разными поколениями литературных диаспор конца XX – начала XXI в. «Общим местом» бесед служит Нью-Йорк, его городской, литературный и мифологический ландшафт, рассматриваемый сквозь призму языка и поэтических традиций и сопоставляемый с другими центрами русской и восточноевропейской культур в диаспоре и в метрополии.
Данная книга является первым комплексным научным исследованием в области карельской мифологии. На основе мифологических рассказов и верований, а так же заговоров, эпических песен, паремий и других фольклорных жанров, комплексно представлена картина архаичного мировосприятия карелов. Рассматриваются образы Кегри, Сюндю и Крещенской бабы, персонажей, связанных с календарной обрядностью. Анализируется мифологическая проза о духах-хозяевах двух природных стихий – леса и воды и некоторые обряды, связанные с ними.
Наркотики. «Искусственный рай»? Так говорил о наркотиках Де Куинси, так считали Бодлер, Верлен, Эдгар По… Идеальное средство «расширения сознания»? На этом стояли Карлос Кастанеда, Тимоти Лири, культура битников и хиппи… Кайф «продвинутых» людей? Так полагали рок-музыканты – от Сида Вишеса до Курта Кобейна… Практически все они умерли именно от наркотиков – или «под наркотиками».Перед вами – книга о наркотиках. Об истории их употребления. О том, как именно они изменяют организм человека. Об их многочисленных разновидностях – от самых «легких» до самых «тяжелых».
Монография посвящена исследованию литературной репрезентации модной куклы в российских изданиях конца XVIII – начала XX века, ориентированных на женское воспитание. Среди значимых тем – шитье и рукоделие, культура одежды и контроль за телом, модное воспитание и будущее материнство. Наиболее полно регистр гендерных тем представлен в многочисленных текстах, изданных в формате «записок», «дневников» и «переписок» кукол. К ним примыкает разнообразная беллетристическая литература, посвященная игре с куклой.
Сборник включает в себя эссе, посвященные взаимоотношениям моды и искусства. В XX веке, когда связи между модой и искусством становились все более тесными, стало очевидно, что считать ее не очень серьезной сферой культуры, не способной соперничать с высокими стандартами искусства, было бы слишком легкомысленно. Начиная с первых десятилетий прошлого столетия, именно мода играла центральную роль в популяризации искусства, причем это отнюдь не подразумевало оскорбительного для искусства снижения эстетической ценности в ответ на запрос массового потребителя; речь шла и идет о поиске новых возможностей для искусства, о расширении его аудитории, с чем, в частности, связан бум музейных проектов в области моды.
Мода – не только история костюма, сезонные тенденции или эволюция стилей. Это еще и феномен, который нуждается в особом описательном языке. Данный язык складывается из «словаря» глянцевых журналов и пресс-релизов, из профессионального словаря «производителей» моды, а также из образов, встречающихся в древних мифах и старинных сказках. Эти образы почти всегда окружены тайной. Что такое диктатура гламура, что общего между книгой рецептов, глянцевым журналом и жертвоприношением, между подиумным показом и священным ритуалом, почему пряхи, портные и башмачники в сказках похожи на колдунов и магов? Попытка ответить на эти вопросы – в книге «Поэтика моды» журналиста, культуролога, кандидата философских наук Инны Осиновской.
Исследование доктора исторических наук Наталии Лебиной посвящено гендерному фону хрущевских реформ, то есть взаимоотношениям мужчин и женщин в период частичного разрушения тоталитарных моделей брачно-семейных отношений, отцовства и материнства, сексуального поведения. В центре внимания – пересечения интимной и публичной сферы: как директивы власти сочетались с кинематографом и литературой в своем воздействии на частную жизнь, почему и когда повседневность с готовностью откликалась на законодательные инициативы, как язык реагировал на социальные изменения, наконец, что такое феномен свободы, одобренной сверху и возникшей на фоне этакратической модели устройства жизни.