Желтый. История цвета - [20]

Приходится констатировать непреложный факт: даже в тех редких случаях, когда в Библии о цветах говорится чуть больше обычного, упоминаний о желтом в тексте не найдешь. Если этот цвет и присутствует, то только опосредованно, когда речь заходит о золоте, воске, меде, шафране, спелой пшенице. Вот почему в трудах Отцов Церкви почти ничего не говорится о желтом цвете: потому что о нем молчит Библия[62]. У толкователей Священного Писания нет отправной точки, чтобы порассуждать о желтом или чтобы найти ему место в христианском культе и сопутствующих ему литургических обрядах. Даже такой «энциклопедист», как Исидор Севильский (560–637), который говорит о красках, о пигментах, о чернилах, о цветах одежды и о цветах в живописи, – даже он почти не упоминает о желтом. Как и его предшественники, он уделяет основное внимание красному, белому и черному. О желтом речь заходит только в связи с этимологией прилагательного croceus, производного от существительного crocus – шафран[63].

В трудах Отцов Церкви та часть палитры, которую должны были бы занимать различные оттенки желтого, целиком отдана золоту. Очень рано золото становится предметом ожесточенных споров. Что оно такое – свет или вещество? Допустимо ли его присутствие в храме? Например, какую роль должна играть драгоценная посуда в христианском культе? Не следует ли счесть ее бесполезной роскошью, vanitas, создающей преграду между священником (либо его паствой) и божеством? Такие вопросы возникали постоянно, однако ответы на них сильно изменились, по крайней мере со времен Меровингов. В эпоху раннего христианства большинство авторов решительно высказывались против всего драгоценного или роскошного. В дальнейшем стали появляться и другие мнения; некоторые прелаты сами были золотых дел мастерами, как, например, святой Элигий (ок. 588–660), епископ Нуайона и советник короля Дагобера, к тому же усиливалось влияние пышной византийской обрядовости. В Византии в убранстве церквей, как и в церковной утвари, золото использовалось очень широко. Со временем его становится все больше и в крупных храмах Западной Европы, где оно выполняет не только литургические и художественные функции (до XIII века золотых дел мастера работают исключительно для Церкви): золото играет и политическую роль.

Дело в том, что обладание золотом – признак большой власти. Вот почему прелаты, по примеру государей, накапливают золото в самых разнообразных формах: слитки, диски, кольца, самородки, песок; но также и монеты, украшения, оружие, посуда, реликварии, предметы культа, не считая тканей и одежд, расшитых золотом. Мало-помалу у желтого металла налаживаются все более тесные отношения с властью и священноначалием; его не только тезаврируют, но и выставляют напоказ, перевозят с места на место (в частности, во время религиозных процессий), приносят в дар, обменивают, осязают, домогаются, крадут… Золото мыслится как «свет, превратившийся в материю»[64]. То, что Бог есть «свет», словно бы оправдывает – и даже делает необходимым – его изобилие в церкви, по образу и подобию Храма Соломонова.

Первые протесты против роскоши и пышности в церковном убранстве раздаются в конце эпохи Каролингов, а в XI веке они звучат все громче и громче. Мы еще поговорим об этом. А пока заострим внимание на многообразных связях между золотом и красками. Оно присутствует повсюду, и в иллюминированных книгах, и в работах эмальеров и золотых дел мастеров, оно словно притягивает краски к поверхности (золотой фон), удерживает их внутри формы (рамки, бордюры), контролирует их, стабилизирует, чтобы они засияли еще ярче. И вдобавок выступает как замена желтого цвета, поскольку желтый часто отсутствует в палитрах живописцев и золотых дел мастеров. Средневековое золото – это вещество и свет, но это еще и цвет[65].

Неоднозначный цвет (VI–XV века)

Когда и каким образом в европейской цивилизации цвет, который долгое время определяли как вещество, затем как вещество и свет, превратился в отвлеченное понятие, вещь в себе, отделился от своей материальности и от своего носителя, и люди начали говорить: красное, желтое, зеленое, синее? Ведь таких хроматических сущностей, рассматриваемых вне какого бы то ни было контекста, Античность, похоже, не знала. Например, грек или римлянин вполне мог сказать: «люблю красные цветы», «люблю желтые ткани», «терпеть не могу синие одежды германцев», но вряд ли кто-то заставил бы его произнести: «люблю красное», «ненавижу синее». А вот на заре Нового времени человек без всякого затруднения заявляет, что любит или не любит тот или иной цвет. Значит, изменения, в результате которых появилось то, что мы называем «абстрактными цветами», а заодно и зарождение символики цветов произошли в Средние века. Ведь символика цветов возможна и применима только тогда, когда цвета дематериализуются и сохраняют свои значения независимо от способа их создания и носителя, на котором они закреплены.

Чтобы отследить эти изменения, происходившие, как легко понять, в течение длительного времени и в различных областях жизни, стоит обратиться к грамматике и лексике в средневековой латыни. Как хроматические термины, которые так долго оставались прилагательными, постепенно субстантивировались и вошли в обиходную речь? И не для того, чтобы использовать идею цвета в переносном или метафорическом смысле, как было в классической латыни (rubor, от ruber – «красный», означало «румянец», «стыд»; nigritia, от niger, «черный», – «мрак», «злоба»; viriditas, от viridis, «зеленый», – «юность», «свежесть»