Желтые обои, Женландия и другие истории - [95]

Трава подступала к самому крыльцу и к стенам. Только это была не просто трава, а такое море цветов, о которых бы я никогда не подумала, что они могут расти в одном месте.

До лежащей внизу дороги, ведущей в город, нужно было довольно долго идти по лугу, с трудом разглядывая в высокой траве извилистую дорожку. Но через лес бежала тропинка, широкая и протоптанная, по которой мы ходили завтракать, обедать и ужинать.

Ели мы в обществе обуреваемых высокими мыслями музыкантов и глубоко музыкальных мыслителей, обитавших в главном здании пансиона. Сами они пансионом его не называли, это не возвышенно и не музыкально, а окрестили его «Кальцеолярией» — это цветы, в изобилии растущие вокруг дома. А мне было безразлично, как его величали, лишь бы кормили там хорошо (чего не отнять) и недорого (именно так).

Люди там обитали чрезвычайно интересные — по крайней мере некоторые — и все они были гораздо лучше съехавшихся на лето «средних» отдыхающих.

Но если бы интересных людей там и не оказалось, то это не беда, коль скоро там жил Форд Мэтьюс. Он был репортером, точнее — бывшим репортером, а теперь писал в журналы и планировал взяться за книги.

Он обзавелся друзьями в Хай-Корте — ему нравились музыка, тамошняя атмосфера и мы. Лоис он тоже понравился, что вполне естественно. И, конечно же, он понравился мне.

По вечерам он приходил к нам, мы усаживались на крыльце и разговаривали.

Он приходил и днем, и тогда мы совершали долгие прогулки. Он обустроил свою «мастерскую» в милой небольшой пещерке — в тех местах множество каменистых уступов и впадин — и иногда приглашал нас на чай, заваренный в котелке на костре.

Лоис была гораздо старше меня, но не очень старая, и выглядела на десять лет младше своих тридцати пяти. Я никогда не винила ее, что она молчала о своем возрасте, и я бы тоже ни в коем случае о нем не проговорилась. Но мне представлялось, что вместе мы хорошо и экономно вели хозяйство. Она прекрасно играла, а в большой комнате у нас стояло пианино. Такие имелись еще в нескольких соседних домах, но не настолько близко, чтобы «забивать» друг друга. Дующий в нашу сторону ветер иногда доносил приглушенные отзвуки музыки, но по большей части вокруг стояла блаженная тишина. И тем не менее до «Кальцеолярии» было всего две минуты пешком, и, надев дождевики и галоши, мы охотно туда наведывались.

Мы часто виделись с Фордом, и он меня заинтересовал — я ничего не могла с собой поделать. Он был большим человеком. Большим не в смысле роста или веса, а по широте взглядов и силе обаяния — целеустремленным и привлекательным. Он собирался что-то сделать. Я подумала, что он уже что-то делает, но ошиблась — это походило, по его словам, на вырубку ступеней в отвесном леднике. Просто нужно что-то совершить, но впереди простирался долгий путь. К тому же ему стала интересна моя работа, что очень необычно для литератора.

Работа моя была не из выдающихся. Я вышивала и рисовала.

Но как же это было занимательно! Мне нравилось зарисовывать с натуры цветы, листья и кустарники, и потом складывать их в узоры или вписывать красками в пейзажики — мягкими и тонкими мазками.

Тут меня окружали дивные мелкие вещицы, которые были мне нужны. И не только они, а еще просторы и красоты, придававшие сил и вдохновляющие.

Здесь была подруга, общество которой делало меня счастливой, весь этот волшебный край солнца и теней, бескрайние виды, аккуратный уютный домик. Нам не приходилось заботиться об обыденных вещах, мы лишь дожидались нежных мелодичных звуков японского гонга, чтобы поспешить в «Кальцеолярию».

По-моему, Лоис догадалась обо всем даже раньше меня.

Дружили мы давно и друг другу доверяли, к тому же у нее был жизненный опыт.

— Мальда, — сказала она, — давай здраво оценим ситуацию.

Странно, что Лоис могла быть такой здравомыслящей и в то же время такой музыкальной. Однако это факт, и поэтому я так ее любила.

— Тебе понятно, что ты начинаешь влюбляться в Форда Мэтьюса?

Я ответила: да, похоже, это так.

— А он тебя любит?

Этого я сказать не могла.

— Пока еще рано судить, — ответила я. — Он неплохой человек, по-моему, ему лет тридцать, он больше меня повидал в жизни и, наверное, прежде кого-то любил. Может, с его стороны это лишь дружеская привязанность и ничего больше.

— Как ты думаешь, вы составили бы хорошую супружескую пару? — спросила она.

Мы часто с ней говорили о любви и семейной жизни, и Лоис помогла мне сформировать взгляды. Ее взгляды отличались непоколебимой твердостью.

— Ну да, если он любит меня, — ответила я. — Он очень много рассказывал о своей семье, добропорядочных фермерах со Среднего Запада, настоящих американцах. Он сильный и надежный — и у него лицо порядочного человека.

Глаза у Форда были ясные, как у девочки, и с чистыми белками. У большинства мужчин они не такие, если присмотреться критично. Они могут быть очень выразительными, но когда всмотришься в них, как в зеркало души, то увидишь нечто не очень приятное.

Мне нравилась его внешность, а душа — еще больше.

— А как сильно ты его любишь? — спросила Лоис.

Этого я не могла определить — довольно сильно, — но, по-моему, я бы не умерла, потеряв его.