Железные ворота - [80]

— Я сохраню его! — кричала Вангелия. — Он мой, никто не в силах отнять его у меня!

— Ты избавишься от него! — орал Андонис. — Сейчас нам только этого не хватает!

— А чем помешает ребенок?

— Я не знаю, буду я гулять на свободе или меня упрячут в тюрьму. Да, в тюрьму! Ты что? Думаешь, меня разыскивают, чтобы вручить денежки?

— Я все знаю, — сухо сказала Вангелия.

Андонис обессиленный опустился на стул. Он повернулся, чтобы посмотреть на Вангелию, но она как сквозь землю провалилась. По-видимому, что-то произошло у него с глазами, их застлал густой туман. Расцарапанные руки саднили. Он почувствовал себя опять слабым и беспомощным, точно лишился чего-то очень дорогого.

— Значит, ты все знаешь?

— Да.

— Все, все?

— Думаю, что все.

— Стало быть, тебе понятно, почему мы не имеем права иметь ребенка. Дела у нас неважные. Да что я говорю? Мы просто близки к катастрофе. Забота о ребенке доканает меня. У нас нет ни малейшей уверенности в завтрашнем дне. Будет ужасно, если ребенок умрет с голоду по нашей вине, и его ведь я не смогу обманывать. А дела сейчас постоянно требуют риска…

Он замолчал и уставился на Вангелию. Она стояла в углу, скрестив руки на груди, и казалась тенью на стене. Андонис откинул голову и закрыл глаза. Его руки беспомощно повисли.

— Все, что ты говоришь, никакого отношения к ребенку не имеет.

— Нет, Вангелия, выкинь это из головы.

Вангелия поглядела на него с недоумением, пожалуй, даже с жалостью. Он такой измученный: лицо блестит от пота, волосы слиплись, дыхание тяжелое. Он вызывает только сострадание.

— Ну, Вангелия, теперь ты все знаешь. Что же ты скажешь?

— Что мне сказать?

— Если бы меня посадили в тюрьму, что бы ты стала делать?

— Не знаю, я не думала об этом…

Андонис подскочил, как на пружине, и подбежал к ней.

— Говори, что тебе известно. Говори все. Да, я задолжал, задолжал кругом. Сейчас все по уши в долгах, это не преступление. Говори, где ты узнала?

— Не скажу, — твердо сказала Вангелия. — Пусть каждый из нас сохранит то, что имеет: ты — свои долги, а я — своего ребенка.

Андонис в негодовании отпрянул от нее; как лунатик, сделал несколько неверных шагов по комнате и принялся с яростью переставлять мебель. Нужно было освободить место для коробок. Он связал в узел белье и забросил его на шкаф. Шкаф с грохотом задвинул в самый угол. Оттащил в сторону стол, сорвав с него вышитую скатерть, и нагромоздил на него стулья и все, что попалось ему под руку. Коробки поместятся в том углу, где Вангелия, видно, собиралась поставить колыбельку для малыша, чтобы на него не дуло из окна. Андонис перетащил кровать к стене, затолкал сундучки под стол, а диван поставил на попа. Столик, где прежде стоял приемник, коробку со всякой мелочью и фотографии он запихнул ногой под кровать. Вдруг из кухни до него донеслось отчаянное рыдание, точно человек долго крепился и наконец не выдержал. Андонис окончательно потерял терпение, готов был уже закричать — плач действовал на него угнетающе, он сразу чувствовал себя больным и беспомощным, — но вовремя остановился. «В развитии общества стал наблюдаться определенный прогресс, — подумал он, — с тех пор как произошло разделение труда. У каждого человека появилось свое занятие; занятие Вангелии — это плакать».

— Перестань плакать, давай внесем коробки…

Вангелия поплелась за ним следом. Так, значит, это его товар? Собрав все свои силы, она подняла коробку и, не говоря ни слова, потащила ее в комнату.

— В тот угол, рядом с кроватью, — указал Андонис. — Там удобней всего.

Поставив коробку, Вангелия пошла за другой. Она старалась не встречаться с мужем взглядом. И вздрагивала при каждой вспышке пламени в соседней мастерской, как молния озарявшего стены дома. Андонис превратился в слепого жалкого крота, который перетаскивал к себе в нору бесценное сокровище, на ощупь и по нюху разыскивая его в темноте. Пальцы у Андониса кровоточили — это пустяки! — руки не гнулись, и он не в состоянии был думать ни о чем, кроме консервов.

Столкнувшись с Вангелией, он спросил ее:

— Раз ты знала, в каком мы положении, чего же ты молчала?

— Чтобы не расстраивать тебя…

Подняв вторую коробку, Вангелия сказала:

— У меня ломит поясницу.

— Вот и прекрасно, скорей избавишься от ребенка; он мне не нужен…

Евтихис шумно дышал. Вдруг он вскочил с кровати: точно петлей ему сдавило горло, и голова горела, как в огне. Он выругался, не найдя ночных туфель, и босой подошел к окну.

— Ты куда? — спросила Мэри изменившимся голосом.

То и дело по стене напротив пробегали полосатые отсветы пламени. Кровать заскрипела. Евтихис обернулся и при очередной огненной вспышке увидел обнаженное плечо Мэри; она натягивала на себя отброшенное им одеяло. Эта картина распалила его воображение и потом еще долго преследовала его. Мэри настояла, чтобы электричество в комнате было погашено, но Евтихис чувствовал, что эта разрываемая вспышками тьма душит его.

— Хочешь пить?

— Нет. Ложись.

Евтихис выпил воды и стал искать, чем бы вытереть пот с лица, но теперь он с трудом ориентировался в комнате — все здесь было по-новому. Он нащупал рукой стул, где лежала его одежда, и обследовал карманы брюк. Носового платка не оказалось. Он сердито отшвырнул брюки, и из кармана на пол высыпались двадцать лир, которые тесть отдал ему у церкви перед венчанием. Монеты со звоном покатились по полу, и Евтихис тут же бросился подбирать их. Он ползал на четвереньках по комнате и жадно хватал лиры, одну за другой.