Железные ворота - [5]

Шрифт
Интервал

По мере того как рассветает, лицо девушки вырисовывается все отчетливей — ее бледные щеки, округлившиеся глаза, когда она объясняет Статису, что больше не может жить в вечном страхе. Статис понимает, что Измини хочет лишь поделиться с кем-нибудь своим горем. Он смотрит на ее слегка дрожащие губы, растрепанные черные волосы, судорожно сжатые пальцы — столько лет напряженного ожидания! Она торопится высказать все, что у нее на душе, говорит захлебываясь, жадно ловя ртом воздух. В прозрачной утренней тишине шорохи погруженного в сон города слышатся более явственно, и, хотя вроде бы все спят, никогда не знаешь, что происходит за закрытыми окнами. Лицо ее совсем близко, он даже ощущает ее дыхание на своей щеке.

Она говорит и говорит, а он тем временем все ближе продвигается к своей двери и наконец хватается за косяк. Но Измини не отстает от него и опять просит припомнить, не попадалось ли ему в газете имя Ангелоса.

— Я же сказал тебе, что нет… Раз ничего не случилось, почему ты не идешь спать? Столько лет…

Измини бросила на него сердитый взгляд. Она ничуть не устала ждать, вызывающе сказала она, но ее мучит, что опасность постоянно угрожает Ангелосу, подстерегает его на каждом шагу. Словно только вчера… Хотя бы что-нибудь знать о нем, не тревожиться за его жизнь…

— К чему ты говоришь мне все это?

— Но ты его друг… единственный, кто спрашивает о нем.

Статис стоял неподвижно, поглощенный воспоминаниями.

— Мне хотелось бы его повидать… Вечером я всегда в типографии. Пусть он позвонит мне.

— Я не вижусь с ним, не знаю, где он, — сказала Измини.

— Когда увидишься, передай привет…

— Выходит, ты ничего не понял? Ты не слушал меня?

— Слушал… Значит, ты не видишься с ним?

— Вот уже пять лет, повторяю тебе, ни разу не виделась.

— Странно!

Статис не верил ей и не скрывал этого. Она, конечно, правильно поступает, говоря, что не видится с Ангелосом, но он прекрасно понимает, что это не так…

— А что он делал все эти годы?

Измини удивил его вопрос.

— Но… он скрывается, чтобы выжить, — ответила она. — Что ему еще делать?

Небо уже поднялось над домами. Теперь он видел ее лицо вполне отчетливо. Измини приглаживала растрепавшиеся волосы. Глаза у нее были живые и ясные. Воспользовавшись минутным молчанием, Статис отпер дверь. Из комнаты пахнуло спертым воздухом и грязным бельем.

— До свиданья, Измини… — И он закрыл за собой дверь.

Девушка постояла еще немного, разглядывая зеленые доски двери, задвижку и замочную скважину. На улице уже стало светло, но очертания домов еще расплывались. Она окинула взглядом двор. Подошла к воротам. Выглянула на улицу, осмотрелась, нет ли там чего-нибудь подозрительного. В этот час, держась ближе к стенам домов, люди идут на работу. Дома поспешно, мелкими шажками выстраиваются в ряд, плечом к плечу, лицом к восходящему солнцу; им ведь надо стоять прямо, в строгом порядке, чтобы не осталось и следа ночного хаоса. От холода, а может, от звонкой утренней тишины Статис дрожал всем телом. Он не понял ее тревоги. Он смотрел на нее рассеянно, бессмысленным взглядом статуи. Возможно, страх за жизнь Ангелоса умер в сердцах его друзей. «Но во мне он живет и будет жить», — думает Измини. Тревога парализует ее; уже не раз ей казалось, что она ждет напрасно, что все давно кончено и она просто не знает об этом. Но очень трудно примириться с такой мыслью, это все равно что услышать новый приговор. Со всех сторон подступает опасность, неумолимая, безотчетная… Неподалеку что-то строят. Говорят, будет не то гараж, не то кинотеатр. К лесам прикреплена табличка с именем инженера. А когда Ангелос сможет прибить свою табличку к огромному зданию, похожему на те, что он проектировал по ночам, учась в Политехническом институте?

Измини снова внимательно оглядела улицу, а затем, вернувшись во двор, присела на крылечке кухни. Она натянула на колени платье и сидела так, сжавшись в комочек. Во дворе, вымощенном красно-белыми плитами и окруженном равнодушными грязными стенами, ни души. На террасе и на винтовой лестнице мать Ангелоса давно поставила горшки с цветами, но она забросила их с тех пор, как осудили ее сына. Она даже не смотрит в их сторону. И Измини решила сама поливать цветы, не потому, что она особенно их любит, но горшки с засохшими цветами, все равно что траур. Ангелос жив, это она ощущает так же, как свет нового дня, как предметы, в реальности которых невозможно сомневаться. Она будет ждать его. Хоть ее душу сковывает страх, хоть ей зябко в этом неведомом немом хаосе, она уверена, где-то вне его живет Ангелос.

Измини прислонилась головой к железным перилам.

Люди спят. Спокойные, приспособившиеся к жизни, они знают, что наступающий день они начнут и закончат, как вчерашний. А для Ангелоса этот новый день может неожиданно оборваться. Лучше не упоминать даже его имени: чем больше людей о нем помнит, тем плотнее сгущается вокруг него опасность.

Для Статиса утром завершается вчерашний день. Комната для него — это крыша над головой и постель, чтобы растянуться на ней. Как только он переступает порог, он отрешается от всего. Ему известно, о чем прочтут позже в газетах, и он спокоен. Но сегодня ему вспоминается многое. И, может быть, поэтому еще некоторое время не слышно стука его ботинок; обычно, войдя в комнату, он тут же полусонный сбрасывает их на пол.


Рекомендуем почитать
#на_краю_Атлантики

В романе автор изобразил начало нового века с его сплетением событий, смыслов, мировоззрений и с утверждением новых порядков, противных человеческой натуре. Всесильный и переменчивый океан становится частью судеб людей и олицетворяет беспощадную и в то же время живительную стихию, перед которой рассыпаются амбиции человечества, словно песчаные замки, – стихию, которая служит напоминанием о подлинной природе вещей и происхождении человека. Древние легенды непокорных племен оживают на страницах книги, и мы видим, куда ведет путь сопротивления, а куда – всеобщий страх. Вне зависимости от того, в какой стране находятся герои, каждый из них должен сделать свой собственный выбор в условиях, когда реальность искажена, а истина сокрыта, – но при этом везде они встречают людей сильных духом и готовых прийти на помощь в час нужды. Главный герой, врач и вечный искатель, дерзает побороть неизлечимую болезнь – во имя любви.


Дурная примета

Роман выходца из семьи рыбака, немецкого писателя из ГДР, вышедший в 1956 году и отмеченный премией имени Генриха Манна, описывает жизнь рыбацкого поселка во времена кайзеровской Германии.


Непопулярные животные

Новая книга от автора «Толерантной таксы», «Славянских отаку» и «Жестокого броманса» – неподражаемая, злая, едкая, до коликов смешная сатира на современного жителя большого города – запутавшегося в информационных потоках и в своей жизни, несчастного, потерянного, похожего на каждого из нас. Содержит нецензурную брань!


Рассказы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


«Я, может быть, очень был бы рад умереть»

В основе первого романа лежит неожиданный вопрос: что же это за мир, где могильщик кончает с собой? Читатель следует за молодым рассказчиком, который хранит страшную тайну португальских колониальных войн в Африке. Молодой человек живет в португальской глубинке, такой же как везде, но теперь он может общаться с остальным миром через интернет. И он отправляется в очень личное, жестокое и комическое путешествие по невероятной с точки зрения статистики и психологии загадке Европы: уровню самоубийств в крупнейшем южном регионе Португалии, Алентежу.


Манчестерский дневник

Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.