Железные ворота - [4]

Познакомившись с современной греческой прозой и поэзией, изданной в русском переводе, советский читатель уже сможет судить об основных чертах исторического пути Греции и о том, что пережил греческий народ на этом пути. Драматически напряженное лицо греческого народа проступает сквозь дымку времени покрытое рубцами. Никто, конечно, не обвинит в этом ни греческих писателей, ни греческий народ… С древнейших времен около сияющего Эгейского моря, под солнцем, улыбающимся круглый год, греческий народ знает, что такое радость жизни, как сверкает вино в бокале, как блестит мирный пот на лбу человека. Вакх, как известно, родился в Греции. И Аполлон тоже…

Не виноват ни народ, ни писатели Греции в том, что их маленькая страна превратилась еще много веков назад в арену мировых конфликтов, что ее терзают завоеватели, а она всегда борется и в Марафонах, и на горах Пинда, и в окопах непорабощенного духа… Борьбе в этих окопах и посвящен роман А. Франгяса «Железные ворота». Борьбе, полной драматизма, но по своей сути глубоко оптимистичной.

Петрос Антеос

1

Каждое утро, прежде чем выйти из типографии после ночной смены, Статис останавливается в дверях, наглухо застегивает пальто и некоторое время переминается с ноги на ногу, словно сомневаясь, двинуться ли ему в путь. Его пугают пустынные улицы и предутренний, медленно тающий мрак. Свет из типографии освещает дома на противоположной стороне узкой улочки. Окна закрыты, и решетки на них опущены. Ателье «Готовое платье», «Масло — жиры», ночное кафе. Здесь все знакомо, но там, дальше — сгустившаяся тьма, бесконечные улицы, редкие фонари и погруженные в сон дома. И вдруг шорохи ночи заглушает грохот типографских машин. Набегающие друг на друга волны гула катятся с неимоверной быстротой, налетают на Статиса и выталкивают его из дверей. Печатают газету, здесь день начался еще до рассвета. И Статис, больше не раздумывая, пускается в путь; живет он недалеко, скоро и его обиталище — дом с рядом тесных комнатушек. Каждый день шагает он в полном одиночестве по тем же, и все-таки совсем не знакомым ему улицам, пробивается сквозь зыбкий мрак в этот предрассветный час. Но вот уже начинает светать, все вокруг преображается, и у него возникает такое ощущение, будто он совершил далекое путешествие. Как всегда, неясный тусклый свет сначала словно пробивается из-под асфальта, затем окутывает дома и поднимается над крышами.

Статис всегда стремится побыстрее миновать скрипучие железные ворота. Слегка приоткрыв их, он обычно проскальзывает во двор боком. Все спят, дом окутан мглой. И каждый раз, когда Статис снимает с гвоздя ключ, он готов оставить на этом гвозде все свои тревожные мысли, как вчерашнюю прочитанную вдоль и поперек газету. Если бы зеленая дощатая дверь его комнаты была чуть ниже, он каждый раз ударялся бы о притолоку, потому что ему тяжело было бы наклонить голову…

И сегодня никто не остановил его по дороге.

Он все время настороже, особенно, когда сворачивает за угол; смутный страх, как сырость, пронизывает его насквозь. Разве знаешь, что может с тобой приключиться? Самое главное — пройти незамеченным. Он закрывает ворота и переводит дух. Да неужели это подвиг, добраться до дому?

Только он пересек двор, как услышал торопливые шаги на винтовой лестнице, ведущей на верхний этаж и на террасу. Измини, девушка, что живет напротив него, на первом этаже, остановила его, схватив за руку.

— У тебя есть сегодняшняя газета? — прошептала она с тревогой.

Статис удивился: «Что ей надо?»

— Когда я уходил, ее только запустили в машину… А в чем дело?

— Да так, ничего. Я хотела кое-что посмотреть…

Он обошел ее и направился к своей двери, теперь он почти у цели. Но Измини не отставала, она приблизила губы к его уху и спросила шепотом:

— Есть в газете какое-нибудь сообщение о нем? Не попадалось тебе его имя?

Статис растерялся, в недоумении нахмурил брови, силясь понять ее. Измини ждала. Она-то знает, если пишут в газетах, это не к добру. Девушка повторила свой вопрос.

— Нет, — ответил он наконец.

Статис сжал виски. И вспомнил. Ангелос, его старый друг, сразу заслонил собой все; как вихрь налетел страх, и двор, стены дома опять окутала мгла.

— Его арестовали? Говори!

— Об этом я и спрашиваю… нет ли в газете…

— Если бы было, я бы обратил внимание… Нет, его имя мне не попадалось.

— А по дороге ты ничего не заметил?

Он опять сказал «нет» и снял с гвоздя ключ. Скорей бы отпереть свою комнату, остаться наконец одному, лечь спать. Он вдруг почувствовал страшную усталость, сон буквально валил его с ног. Если Измини ему не верит, то через два часа, когда будут продавать газеты, она сможет сама убедиться, что он ее не обманул. Он сделал еще несколько шагов к своей двери и уже хотел было попрощаться с девушкой, но почувствовал, что та крепко держит его за руку.

— Мне надо поговорить с тобой…

— Ну что ж, — нехотя согласился он и развел руками: пусть она поймет, на какую жертву он идет, несмотря на усталость; он готов уделить ей время: раз она так настаивает, видимо, у нее для этого есть серьезные основания.

Измини начала издалека. Она стала рассказывать длинную историю, хорошо известную Статису, и потому он мог особенно не вникать в ее слова. Он сам набирал когда-то материал о ходе судебного процесса над Ангелосом и приговор. Страшное сообщение — «Приговорен заочно к смертной казни» — слово за словом прошло через его руки, оно жгло ему пальцы, глаза, парализовало мозг. Литеры путались, машина скрежетала, сопротивлялась, казалось, вот-вот она разлетится на части. Насколько он помнит, была зима — да, февраль 1947 года, — в ту ночь лил дождь, и грохот типографских машин заглушал шум ливня. Когда он набрал текст, ему показалось, что наступила мертвая тишина. Ангелос приговорен к смертной казни! Но с тех пор прошло много лет — ровно семь, — и за тем, наводящим ужас сообщением не последовало никакого продолжения. Измини уже тогда любила Ангелоса; Статис часто видел, как они подолгу сидели на винтовой лестнице и разговаривали. Но какое нужно терпение, чтобы столько времени ждать его! Она, должно быть, сжилась со страхом, потому что не перестает мучительно ждать и надеяться.