Железные ворота - [106]

— Вы вспомните все, — строго сказал господин Харилаос.

Он поднес газету поближе к глазам и стал читать. Тодорос стоял рядом, словно врос в пол.

На исходе был уже третий день, а Статис все не появлялся. Двор вымыло дождем. «За мной еще не пришли». Ангелос свернулся клубком на полу, спрятав лицо в ладони. Но почему за ним должны прийти непременно в отсутствие Статиса? Одно не связано с другим. Он еще больше съежился. «Если никто не придет сюда, я умру голодный и заброшенный». Он перевернул вверх дном кувшин в надежде, что там найдется хоть несколько капель воды. Дождь усилился. Газеты, а следовательно, и события, о которых напечатано в них, были разложены по порядку в углу, на неприбитых досках. Подкоп он довел до середины. Во рту пересохло, в горле жгло, и он уже не в состоянии был даже лечь на кровать Статиса, прикрытую потертым одеялом. Когда наступит новый день? Неумолимо приближался критический час. «Аресты и расстрелы совершаются обычно на заре». Кто-то говорил ему, что время — это свойство света; нет, теперь, наверно, было наоборот — свет стал свойством времени. «Что бы ни было, я подошел к развязке совершенно неподготовленным. Почему я такой несчастливый? Вопрос по меньшей мере наивный. Я знаю прекрасно, почему я несчастлив, хотя со мной сейчас, пожалуй, еще не случилось несчастья…» Во время оккупации у него был друг Костас — высокий, стройный светловолосый юноша; он писал тайком стихи. Однажды Костас сказал: «Моей ноги не будет больше на факультете, пока не протрубят мир». Он роздал свои книги друзьям и исчез. Через несколько месяцев его арестовали и приговорили к расстрелу. Позже кто-то рассказывал, что Костаса вместе с товарищами бросили в грузовик и повезли на расстрел. Смертники пели, проезжая по центральным улицам Афин. Часовые приказали им замолчать. Но Костас продолжал петь, и его закололи штыком… «Какое отношение имеет песня Костаса к отсутствию Статиса?»

Дождевые тучи приходят вместе с сумерками. Помнишь, как ты пробирался по густому лесу, от дерева к дереву? Ты с трудом держался на ногах, мучительно боролся со сном, и все тело у тебя разламывалось от усталости.

На дне кармана Ангелос нашел истлевшую, желтую, как сухой лист, вырезку из газеты с приговором. Он не стал ее разворачивать и сунул обратно. В другом кармане у него лежало долото. Оно больше не было нужно ему.

Он решил написать письма, одно Измини, другое отцу. Но ему было стыдно опять обращаться к ним за помощью, они слишком многого ждали от него. «В трудную минуту он вспоминает обо мне», — скажет Измини и разорвет письмо. А отец скажет: «Я советовал тебе хорошенько думать, прежде чем принимать какое-либо решение. Сейчас…» Ангелос попытался связать хоть несколько слов, но не смог. Если бы он еще тогда, в самом начале, явился на назначенное ему свидание, теперь все было бы по-другому. Он не потерял бы своих друзей. В то время он скрывался в квартале Кипсели. Вечером он сердечно распрощался с людьми, приютившими его, но вдруг зазвенел звонок, и пришла двоюродная сестра хозяев. Ангелос спрятался за дверью. Женщина, болтушка с пронзительным голосом — он до сих пор стоит у него в ушах, — просидела до позднего вечера. Ангелос не мог выйти из своего убежища и поэтому упустил человека, дожидавшегося его. На следующий вечер он ходил на то же самое место, но туда никто не пришел. И Ангелос остался в одиночестве…

На лестнице раздались шаги. Спускалась Лукия: в руках у нее был тяжелый узел. Ее лицо, выглядывающее из-за поднятого воротника, было очень бледно. Когда она проходила мимо его окна, Ангелос заметил, что из узла торчат бумаги и книги. Едва волоча свою ношу, она пересекла двор и скрылась в прачечной. Потом появилась в дверях и остановилась, словно ожидая чего-то. Вскоре из трубы повалил густой черный дым.

— Мои книги!.. — прошептал Ангелос.

Дым стал гуще. «Это мои книги, я видел рулон с чертежами!..» Лукия не спеша вышла из прачечной; лицо у нее было жестокое, руки засунуты в карманы, от ее отчаянной решимости бросало в дрожь. Она упорно стояла на месте, словно карауля огонь. «Какое зло я ей причинил?» Дым уже проник в комнату. Ангелос не отходил от окна, хотя у него щипало в носу и слезились глаза.

Во двор выскочил Андонис. Лукия его окликнула. Он в растерянности приблизился к ней.

— Сколько дней я ждала тебя… — сказала она.

— Я не мог, не было времени…

— Это ведь тоже работа, я бы тебе заплатила.

— Что ты жжешь?

— Старую рухлядь, чтобы не мешалась.

— Никто с ним не видится. Я узнавал всюду…

— Теперь уже он мне не нужен.

Андонис ушел. Дым стал еще гуще и черней. Лукия не оглядывалась, не смотрела на прачечную. Во двор спустилась Измини. Она застыла в недоумении, глядя на облако дыма и Лукию. Дождь усилился. Измини словно заподозрила что-то.

— Ты разожгла огонь?

— Да, — сухо ответила Лукия.

Измини направилась к прачечной, и Лукия заняла прочную позицию в дверях. Но Измини в гневе набросилась на нее, оттащила в сторону и стала гасить огонь.

Ангелос готов был распахнуть окно и выпрыгнуть во двор, но его остановила мысль, что нелепо и опасно вот так, вдруг, попасться людям на глаза. «Сейчас, когда твои книги в опасности, ты прибежал. А почему ты не открыл дверь, когда я стучала к тебе?» — спросит Измини, и тогда Лукия будет вправе сжечь все его книги. Дым заполнил комнату. Ангелоса душил кашель. Испуганный, он бросился на кровать и спрятал лицо в одеяло. У этого дыма запах катастрофы. Значит, опасность многолика.