Жажда жить - [236]

— О Господи, мама, ты не шутишь?

— Какие уж тут шутки, — засмеялась Грейс. — Другое дело, что я не думала, что ты так это воспримешь.

— Так… так ведь она же не попала. С тобой все в порядке, правда?

— В порядке, в порядке, — снова не удержалась от смеха Грейс. — Честно говоря, не знаю, что заставляет меня смеяться. Дело-то очень серьезное, дорогая. Сегодня днем одна женщина приехала к нам на ферму, направила на меня пистолет и трижды выстрелила. Да, по-моему, трижды.

— И кто эта женщина?

— Миссис Холлистер, жена мистера Холлистера из «Часового».

— Он влюблен в тебя?

— Она так думает.

— Но ведь ты-то в него не влюблена?

— Нет, конечно, нет. Он здесь раньше никогда не был.

— Ах, так и он появился? И она его задела?

— Нет, нет, никого не задело. Ее остановили. А теперь выслушай меня внимательно, я хочу, чтобы ты знала всю правду, так чтобы, когда девочки начнут тебя расспрашивать… но сначала послушай. До твоего дяди дошли какие-то разговоры, нехорошие сплетни про мистера Холлистера и меня, он им, конечно, не поверил, потому что знает, что ничего подобного и быть не может, и пригласил мистера и миссис Холлистер к нам на ферму пострелять в тире. Мистер Холлистер приехал с мистером и миссис Мартиндейл, а миссис Холлистер должна была приехать с дядей Броком, но отказалась, а потом неожиданно появилась около четырех дня на своей машине. Я стояла с мистером Холлистером и дядей Броком у беседки и вдруг увидела ее совсем рядом, с пистолетом в руках. Она подняла его и начала стрелять.

— Она хотела убить тебя?

— Честно говоря, я так не думаю. Мне кажется, она просто хотела испортить всем праздник. И это ей, безусловно, удалось. Но что правда, то правда — попасть в кого-нибудь она могла. В общем, мистер Холлистер отнял у нее пистолет и увез домой, а потом мистер Мартиндейл или дядя Брок, кто-то из них, попросили разъехаться и других гостей — ну, ты понимаешь, в таких обстоятельствах…

— А она далеко от вас стояла?

— Примерно как отсюда до входной двери. Чуть меньше.

— О Господи. — Девочка сидела на диване, рядом с Грейс, но теперь придвинулась еще ближе и взяла мать за руку. — Ее арестовали?

— Нет, и никто никого арестовывать не будет. — Грейс положила ей ладонь на голову и взъерошила волосы. — Просто эта женщина обезумела от всех этих сплетен. Ничего не будет. Мистер Холлистер останется в газете, а мы сделаем вид, что ничего не произошло. После Рождества нам, возможно, придется уехать, но только на время — словно, повторяю, ничего не случилось.

— Как тогда, когда не стало папы и Билли.

— Ну да, — кивнула Грейс. — И ты была тогда молодцом.

— А Альфреду ты напишешь?

— Да, сегодня же.

— Это хорошо, а то как бы он от кого-нибудь… ведь снова сплетни пойдут, да?

— Боюсь, что так. Когда сплетни заходят так далеко, что из-за них едва человека не убивают, надо найти какой-то способ положить им конец. Потому мы и уезжаем.

— И куда же?

— А ты бы куда хотела?

— Хорошо бы в пансионат.

— Почему бы нет? Мне тоже хотелось бы послать тебя в пансионат. Сама я там, ты знаешь, никогда не училась, но, думаю, девочки многое теряют, если не попадают туда.

— А ферму ты продашь?

— Нет, с чего ты взяла?

— Ну как, ведь если мы уезжаем, то и не вернемся. Разве нет?

— Говорю же тебе, на время, — повторила Грейс.

— И все же, может, и не вернемся. — Девочка потупилась.

— Почему ты так говоришь, родная?

— Потому что мне так кажется, мама. Но мне все равно.

— Правда? А что, если все же остаться? Скажем, на год?

— Давай поживем здесь до Рождества, а потом поедем.

— Хорошо, дорогая. Так и поступим. И вот еще что. Я не хотела говорить раньше, но ферма принадлежит тебе. Тебе и Альфреду. Вернее, перейдет, когда тебе исполнится двадцать один. Так написано в папином завещании.

— Какой он добрый, — сказала девочка.

— Конечно, добрый, и он очень хотел, чтобы ферма досталась вам с Альфредом, особенно если и вы этого хотите. Ну что ж, а теперь тебе, наверное, пора поцеловать меня на ночь.

Девочка чмокнула мать в щеку и вышла из комнаты, но через минуту-другую вернулась.

— Что-нибудь забыла, дорогая? — подняла голову Грейс.

— Не оставайся здесь одна, мама, чего в окно глядеть?

— Так разве я гляжу? Все равно ведь ничего не видно, темно.

— Пошли наверх, а?

— Чуть попозже, родная. Ну, иди сюда, поцелуй меня еще раз и ложись спать.

В доме стало уже совсем тихо, замерли вдали мягкие шаги и звуки, доносившиеся из ванной и туалета, когда Грейс села за стол Сидни, положила на промокательную бумагу большой лист почтовой бумаги с вензелем фирмы и потянулась за автоматическим пером с серебряным колпачком, которое кто-то подарил Сидни. Она изучающе посмотрела на его изящную оправу, и в голову ей пришли две мысли: она понятия не имела, кто именно подарил мужу эту ручку, это одно; и второе — за все то время, что ручка была на столе и ею постоянно пользовались, сама она ни разу не наполняла ее чернилами. Пустой она никогда не была, но она, Грейс, ее не наполняла. Грейс импульсивно набросала несколько слов и, уж начав писать, не отрывала пера от бумаги.

Альфред, родной мой.

Раньше мне казалось, что письмо это написать будет неимоверно тяжело, как никогда, но теперь я вижу, что ошибалась, совсем не тяжело, и мне остается лишь надеяться, что и читать его и осмыслить будет несложно. Для начала, чтобы ты был готов, скажу, что мне придется говорить о некоторых неприятных вещах, однако же, вынужденная еще раньше рассказать о них Анне и гордая тем, как она это восприняла, не сомневаюсь, что и ты, старший, более взрослый, позволишь мне гордиться тобой. Я уверена в этом, потому что иначе откуда бы это внезапно охватившее меня чувство, что я должна все тебе рассказать и ты поймешь?