Жажда - [187]

Джеордже облегченно вздохнул.

— Иди. Конечно, ты должен пойти. Это пустяки, Дануц… У нас еще есть время. Дай мне ключ от комнаты, я умоюсь и переоденусь. У меня тоже дела в комитете партии… Потом встретимся. Когда ты надеешься вырваться?

— В шесть, в семь…

— Ну вот и прекрасно… В таком случае мы ужинаем вместе. Будь что будет — в «Паласе».

На лице Дана вместо улыбки появилась какая-то растерянная гримаса.

— Прекрасно, папа. Итак, в семь тридцать в «Паласе». Вот тебе ключ.

Дан быстро зашагал обратно к гимназии. Посмотрев ему вслед, Джеордже еще раз удивился, как вырос и выправился сын. «Наверно, спортом занимается, а я… я стар, стар и глуп», — подумал он со счастливой улыбкой.

На углу Дан обернулся и, заметив, что отец стоит на прежнем месте, помахал ему рукой.

2

— Эмилия! — позвала Анна. — Ты где, Эмилия?

Старуха знала, что дочери нет дома, но хотела удостовериться в этом. Она прошла по всем комнатам и, когда окончательно убедилась, что одна в доме, громко заговорила сама с собой:

— Подожди, Эмилия, ты еще поплачешь по мне… Да-а. Будешь лить слезы, когда я помру… Хлеба тебе такого, как мой, никто не испечет… Какая-то клейкая дрянь получается у этих баб вместо хлеба. Камнем в животе ложится. Да, да, доченька, ты еще наплачешься вдоволь! И муж тебя бросит, помяни мое слово, бросит, потому ты уже не молодая… Возьмет вместо тебя дочку Урсу, недаром их застали ночью под мостом. Как ты думаешь, что они там делали?

Анна вдруг горько заплакала, правда без слез, но быстро взяла себя в руки и вытерла нос кончиком платка. Потом старуха направилась в переднюю, где стоял ее шкафик, нашла ощупью ключ и, открыв дверцы, принялась с удовольствием чихать от ударившего в нос застоялого запаха чабреца.

— Это мой шкаф, — твердо сказала она и принялась перебирать вещь за вещью, пока не нащупала черное люстриновое, почти не ношенное платье. Анна долго вертела платье в руках, чтобы убедиться, не побила ли его моль. Потом вытащила кофту, платок, чулки, ботинки на пуговицах и разложила все на стуле. Слезы подступали к горлу, но она сдержалась и с удовольствием подумала, что мало кто не расплакался бы в такую минуту.

Старуха быстро переоделась. Несмотря на слепоту, Анна привыкла все делать сама без помощи посторонних. «Ведь не калека я. Эка невидаль, бельмо. И отец и дед жили с бельмом». Трудней оказалось найти письма Палли. Анна держала их в деревянной шкатулке вместе с другими бумагами и документами на владение землей. Их она не хотела брать с собой, но отобрать нужные письма не могла и поэтому взяла все. Поцеловав бумаги, старуха сунула их за пазуху. Сердце сильно заколотилось в груди.

В углу стояла дорогая, из редкого дерева трость Михая, купленная на ярмарке в Бекешгабо. Почувствовав на ощупь, что трость покрылась пылью, Анна тщательно протерла ее старым чулком, и, пока делала это, ее вновь охватила злоба, вся кровь бросилась в голову.

— Ну, подожди, несчастная. А еще клялась всем самым святым, что не поддашься этому лиходею. Господь всемилостивый, не внемли ее молитвам, глупая она, как курица. Меня послушай. Хорошо, что ты взял к себе Михая, не дал ему дожить до этого горя.

Старуха закрыла шкаф, положила ключ на стол, чтобы Эмилия сразу могла его найти, — на верхней полке шкафа хранились полотенца для священника, дьяков и мелкие деньги, завернутые в стопки.

Сердце билось так сильно, что Анна испугалась, как бы оно не вырвалось наружу. Громко стуча негнущимися подметками еще ненадеванных ботинок и опираясь на трость, старуха вошла в спальню и тихо запела:

Прощайте, стены, навсегда,

Не свидимся мы никогда,

Покуда свет стоит.

Для своей каморки у нее не нашлось слов, и она направилась в кухню.

И, кухня, оставайся с богом:

В тебе я потрудилась много.

Прежде чем переступить через порог, Анна пропела:

Прощай, родной порог. Опять

Уж на тебя мне не ступать…

Старуха тщательно заперла дверь, чтобы не обокрали дом, и сунула ключ под кирпич. Неторопливо и уверенно пересекла двор и вышла за ворота на улицу. «Солнце, — подумала она. — Тепло. Вот хорошо, что нет дождя и ветра…» Где-то неподалеку скрипела телега, в протоке плескались и крякали утки. Анна не спеша двинулась к околице. Ей самой казалось удивительным, как легко она идет, хотя так давно не выходила на улицу. Но она знала ее наизусть, знала каждый дом, мимо которого проходила. Вот тут стоит кузница Арпада Шандора, верней стояла когда-то. На большой железной вывеске, заказанной в Араде, красовался черт, извергающий пламя из пасти и ноздрей. Однажды отец Авраам налетел с кулаками на Арпада за то, что тот привлекает в село мамону, но кузнец и не подумал сменить ее. Тогда священник, человек упрямый и хитрый, пришел ночью с топором и лестницей и сбросил вывеску сам. Отцу Аврааму довелось побывать в войске короля гор Янку[38], и когда он вспоминал об этих днях, го ревел, как бык, пугая соседей. Потом запирался в комнате, напивался и долго чистил пистолеты и саблю. Обо всем этом рассказывал маленькой Анне дядя Микулае. К тому времени, когда она подросла, отец Авраам успел превратиться в сухонького старичка с длинной, как у всевышнего, бородой. Микулае не ладил с попом. Дядюшка занимался спиритизмом и разговаривал с духами королей и святых угодников, получая от них много полезных советов, которыми охотно делился потом с людьми. Духи подсказывали Микулае, за кого голосовать на выборах, чтобы в будапештский парламент прошел от уезда депутат румын. Депутат выступал с речью перед корчмой старого Лабоша, у которого было четыре жены. Когда захотел старик жениться на пятой, его разбила подагра. Вместо завтрака старый Лабош проглатывал несколько больших ложек свиного сала, без хлеба, с одним перцем. Где-то здесь и был его дом, рядом с домом Теофила Урсу. Красивый был Теофил, да шальной. Как живой стоит перед глазами — высокий, стройный, с нагловатыми глазами и сигаретой в углу рта. Да нет, таким был Михай, ее муж, Теофил выглядел иначе, но тоже красивый мужик. Анна бегала смотреть, когда его вытащили из колодца, — весь зеленый, глаза как стеклянные, если бы не страх, посмотрела бы еще.