Жажда - [186]

Теодореску явно пришелся по душе учителю, и он продолжал все оживленнее:

— Эта война, идиотские порядки Антонеску и пропаганда испортили детей… А теперь чрезмерная свобода. Еще не научившимся думать детям проповедуют свободу мышления… Да, да, господин Теодореску, это очень печально. Но Дан относится ко всему этому равнодушно, лишь с некоторым любопытством и иронией. Что вам еще сказать?

— Спасибо, спасибо, — смущенно пробормотал Джеордже, для которого облик Дана стал еще более неясным.

Но Грэдяну не унимался.

— А каково ваше материальное положение? Простите за нескромность, но я так привязан к мальчику…

— Все в порядке… точнее — жалование…

— Ах так! — разочарованно протянул старик.

— Почему вас это огорчает, господин учитель?

— Я мечтал для него о высшем образовании в Англии… ведь немцы теперь обанкротились. А жаль их, народ серьезный… Ничего не поделаешь…

— Благодарю за внимание к сыну. Приятно строить планы за других, знаю по опыту… Конечно, в более скромных деревенских масштабах.

Грэдяну остановился, удивленный.

— Почему планы? Вполне реальные вещи… Война кончилась. Впереди мир, порядок… А получить высшее образование за границей весьма важно. Очень расширяется кругозор, все предстает в настоящих масштабах. Учащийся мужает. Так зарождается настоящая любовь к родине, она познается в сопоставлении.

Зазвенел звонок, и коридоры мгновенно наполнились крикливой детворой, которая с шумом и гамом устремилась вниз по лестнице.

— Вот здесь восьмой класс реальный, — откланялся Грэдяну. — Мне было весьма приятно познакомиться… До свидания, господин Теодореску.

Взволнованный Джеордже едва справился с сигаретой. Дверь класса отворилась, и оттуда плечом вперед вышел воинственного вида учитель в очках, за ним выскочило несколько возбужденных подростков. Когда гвалт еще более усилился, в дверях появился Дан. Джеордже опешил: перед ним стоял элегантный юноша в дорогом сером костюме, замшевых туфлях и модных очках без оправы. Под мышкой он держал портфель, которому позавидовал бы дипломат.

Со слезами на глазах Джеордже бросился к сыну. «Дорогой мой… милый», — в волнении думал он, обнимая его.

— Ты, папа? — удивился Дан. — Какими судьбами? И в форме? Неужели не надоела?

— Вот… мама прислала из дому… много вкусного, — растерянно бормотал Джеордже. — Свежего хлеба, пироги, колбасу…

— Спасибо, — спокойно прервал отца Дан, и от Джеордже не ускользнула его сдержанная улыбка. — Я очень рад.

Дан приподнял тяжелый чемодан и несколько скривился.

— Не надо, я сам, — поспешил на выручку Джеордже и нагнулся, чтобы взять чемодан. — Еще испортишь костюм… Зачем ходишь в нем в гимназию? Когда успел сшить? Мама мне ничего не говорила…

— К чему это, папа?

— Оставь, Дан! Левая рука у меня очень окрепла… Камни могу ворочать.

Они вышли из гимназии. Джеордже хотел закурить, по Дан опередил его.

— Неужели ты куришь эту махорку? Бери лучше у меня… — сказал он и протянул отцу пачку американских сигарет.

— Ты куришь, Дан? Рановато… Я вот только на фронте пристрастился и надеюсь скоро бросить.

Джеордже повертел в руке обернутую в целлофан пачку.

— Дорогие, должно быть. И на такую дрянь ты тратишь деньги, которые мы тебе присылаем?

— Не волнуйся, мне их подарили. Я экономлю, да, кстати, и не курю. Можешь оставить сигареты себе.

Джеордже с восхищением смотрел на сына. Прежде он боялся, что мальчик вырастет робким, беспомощным. В детстве Дан отличался излишней полнотой, казался увальнем, а теперь превратился в стройного самоуверенного юношу. Джеордже стало стыдно, что он не заметил этих перемен при первом свидании с сыном. У Дана был высокий лоб и золотистые, тщательно зачесанные волосы.

— Как с Андреем? — поинтересовался Джеордже. — Больше не учится в школе?

— Нет. Сдает экстерном. Теперь поехал в Бухарест по каким-то своим политическим делам.

— Да? Я очень рад. А дядя Октавиан?

— Где-нибудь в корчме у вокзала. Пьяный. Сегодня вернулся из Венгрии… с деньгами, которые у него моментально сожрут шлюхи…

— Неужели он так опустился? А с Андреем они по-прежнему не в ладах? — взволновался Джеордже, не обратив внимания на слишком вольный язык сына.

— Старик упрям, а сын фанатик и бесчеловечен. Жаль, парень он неглупый. Слушался бы лучше моих советов.

Дан вдруг остановился, поставил чемодан и смущенно взглянул на отца.

— Устал? Дай я понесу, — засмеялся Джеордже. — Мать дала мне денег, просила что-то привезти, забыл, что именно. Зайдем в ресторан… Ты, конечно, знаешь туда дорогу… Не притворяйся, я тоже был молод… Само собой, не в самый дорогой. Вам разрешают посещать рестораны? Но ведь ты со мной, так что…

Дан сделал движение, словно хотел взглянуть наручные часы, но сдержался и уставился на носки своих туфель.

— В чем дело, сынок?

— Знаешь, отец, — неуверенно заговорил Дан. — Мне очень жаль, но я не знал, что ты приедешь. Надо было предупредить.

У Джеордже похолодело на сердце.

— Я не знал, что ты приедешь… и вот приглашен… на обед… к учителю математики, исключительный человек. Придет и его брат, профессор политехнического института в Бухаресте… Математик хотел меня представить… Я могу и не пойти, но не знаю, как предупредить, у него нет телефона, боюсь, что получится неловко.