Жар под золой - [98]

Во время всей этой речи Франк стоял перед микрофоном с ничего не выражающим лицом, он даже не попытался перебить оратора. Кто-то отодвинул Франка в сторону и не менее настойчиво заговорил в микрофон:

— Товарищи, а я хочу заступиться за нашего председателя. Ведь сейчас речь не о том, что нам известно из газет, а о том, что зачитал нам Франк и еще о резолюции. Речь не о нацистских флагах, речь о Северном поселке и о продажности депутатов от нашей партии... Согласен, этот выезд с флагами произвел странное впечатление, но иногда такие поступки просто необходимы для вскрытия того, что влиятельные круги предпочли бы утаить. И за это мы должны быть благодарны своему председателю. Я предлагаю теперь поставить на голосование предложенную Франком резолюцию, ведь, как все это ни грустно, только так мы сохраним доверие наших избирателей.

Лишь отдельные голоса поддержали его выступление.

А потом приступили к голосованию, и Франк не получил большинства. Когда объявили результаты, Франк потер глаза, словно просыпаясь от сна, спокойно оглядел зал и твердым шагом направился к двери.

Бедный Франк, подумалось мне. И вдруг я услышал у себя за спиной голос Паяца:

— Вылезай, Лотар, все кончилось... Эти люди никогда ничему не научатся, потому что до сих пор не умеют отличать говядину от конины.

Я вышел вслед за Паяцем.

В пивном зале у стойки я увидел Баушульте и Хелен. Хелен чуть не плакала, да и Баушульте я никогда не видел таким подавленным.

— Помяни мое слово, Лотар, — сказал он, — эти горлопаны подкуплены... Уж ты поверь мне, недаром я был двуногой ищейкой.

— Подкуплены? — удивился я. — Кем же?

— Кем? Ясней ясного. Нашими же собственными людьми. Для меня это как дважды два... Франк не должен был провести на этом собрании свою резолюцию, потому что его резолюция обрушила бы лавину, понимаешь, Лотар, а лавина погребла бы под собой некоторых товарищей, которые уже много лет как приросли к своим креслам.

— Я не могу в это поверить, Баушульте, не могу и не хочу... Как же нам тогда победить на выборах, с какими лицами мы покажемся избирателям, что они скажут. Да не одни же дураки живут на свете, черт подери!

— Зато легковерные, которые предпочитают думать, будто все это ложь, иначе им не во что будет верить.

У выхода стоял Паяц, левой рукой он, словно щит, держал на уровне груди поднос, а правую по очереди подал нам всем.

Такого еще здесь не видывали.

Инвалиды, которые без всякого выражения на лице стояли у могилы во время похорон, не приняли приглашения вдовы Бюлера прийти на поминки.

После того как капелла шахтеров в парадной форме исполнила песни «Счастливого подъема, выходит штейгер к нам» и «Был у меня товарищ», толпа у могилы тотчас распалась, инвалиды ушли. Они шли к главному входу сплоченной группой, шли, наклонясь вперед, словно одолевали встречный ветер. Несмотря на довольно теплую погоду, они были в зеленых грубошерстных пальто, которые резко отличались от строгой черной одежды всех остальных.

Надгробное слово пастор завершил словами: «И если что-то придавало нашей жизни цену, то это был труд и это было терпение».

Я начал засыпать могилу, а Франк и Баушульте стояли рядом и глядели, как падает земля на крышку гроба. Только когда могила была засыпана, Франк сказал:

— Сегодня утром я заявил, что отказываюсь от поста председателя и одновременно выхожу из партии, синий флаг на своем доме я опустил... как не бывало, все, точка.

Я оперся на лопату; ни Баушульте, ни Франк мне не помогали, а вот Бюлер, тот всегда помогал мне засыпать мертвых землей. Слова Франка словно доносились откуда-то издалека, и я подумал: «Надо же, Франк вышел из партии как раз в то время, когда я всерьез прикидывал, а не подать ли мне заявление, чтобы меня восстановили».

Пот тек по моему лицу, щипал тело под брючным ремнем. Птицы на деревьях не подавали голоса.

— Сегодня мой последний день на кладбище, — сказал я. — Теперь я появлюсь на нем только после того, как меня вынесут из моего дома ногами вперед... Вот увидите, я буду снова строить дома, на каменщиков теперь опять спрос.

— Разумно ли ты поступаешь? — засомневался Баушульте. — В наши дни нельзя безнаказанно бросать такое надежное место.

— Надежное? Будет тебе, Баушульте. Надежность бывает, только когда выйдешь на пенсию, уж кому это знать, как не тебе... Вывод печальный, но все-таки вывод.

Вернулся пастор, в облачении он выглядел много старше, и бакенбарды он подстриг, отчего лицо казалось более строгим. Он держал под мышкой Библию и молитвенник. Заняв место между Франком и Баушульте, он не проронил ни звука, и все трое молча смотрели, как я насыпал могильный холмик и водрузил на него деревянную подставку для венков. Я собрал венки, которые до поры до времени разложил по соседним могилам, чтобы они не мешали мне работать. Венков было немного, и на высокой подставке они имели довольно жалкий вид. У Бюлера не так уж много и друзей осталось, большинство умерло раньше, а те несколько, что еще доживали свой век, не покупали венков, считая это бессмысленной тратой денег.

— Значит, вы остаетесь при своем решении? — спросил пастор.